Читаем Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь полностью

Я хочу сказать, что наука, если она наука, призвана заставлять людей думать, а не благоговеть. Я хочу сказать, что разговор в науке должен происходить на равных, независимо от состава участников, на равных, даже если в нем принимают участие неспециалисты, или не происходить вообще. Потому что неспециалисты в одной области могут оказаться специалистами в другой, - сказал Глеб и с некоторым испугом посмотрел на Сапожникова, как будто сам удивился своей неожиданной позиции.

Вот как Глеб заговорил! Глеб, дипломированный всеми дипломами лидер. К нему стоило прислушаться.

Сделали перерыв.

Многим поведение Глеба казалось неожиданным. Но это так казалось.

Мы упоминали о проблемной лаборатории, для которой Филидоров присматривал сотрудников и которой должен был руководить Глеб. Новому делу нужны были люди, для которых хотя бы в начале работы щедрое мышление было бы привычным. Потом все, конечно, покатится по своим рельсам, но для затравки нужны были свежие головы и, значит, новый, раскрепощенный стиль поведения.

Глеб на этом диспуте бил двух зайцев. Во-первых, Глебу нужно было доверие Сапожникова, который конечно же был на стороне Аркадия Максимовича, и потому Глеб тоже стал на его сторону. Мамаеву кажется, что он защищает основы, а он им только вредит. В глубине души он еще надеется, что камни Икки дискредитируют науку. Надо их проклясть, и они исчезнут. Он думает, что все дело в подходящем проклятии.

Во-вторых, Глеб показывал Филидорову и своей будущей команде, как должен выглядеть молодой стиль молодой лаборатории, и лучший способ показать это - было ударить по Мамаеву.

- А вам-то зачем этот Тетисов, этот Аркадий Максимович? - спросил Мамаев у Глеба.

- Почему вы решили вступиться за этого аутсайдера?

- Хотите откровенно?

- Да.

- Как говорил гражданин Паниковский, вы из раньшего времени. Вы мне мешаете, - ответил Глеб.

Глеб ничего не терял. Лишь авторитет его приобретал новые, неожиданные оттенки.

Все было продумано и взвешено на чашах Глебовых весов, но у судьбы свои весы.

"…Приск - имя древнего племени, сын мой… Это имя так и означает - "древние" или "первые". И они жили в Италийской земле, когда еще не было Рима, и не было римлян, и не было этрусков, которые были до римлян… Мы самые древние… Приски…

Человек не должен гордиться, что у него много предков… потому что у каждого человека их одинаковое число… Но человек может гордиться тем, что он их помнит и сохранил предание…Мы приски, мы гордимся тем, что мы помним…" Аркадий Максимович присел возле Сапожникова, который дремал на вестибюльном диване и возвращаться на диспут явно не собирался.

- Все качают права? - спросил Сапожников.

- Устали.

Фамилия Аркадия Максимовича была Фетисов, но поскольку все русские слова, начинающиеся с буквы "Ф", греческого происхождения, а в Древней Греции букву "Ф" прежде произносили как "Т" - Фекла - Текла, Анфиса - Антиса, то Мамаев упорно называл его Тетисов, и Аркадий Максимович страдал. Ну а диспут, как и полагается диспуту, тем временем постепенно заходил в тупик.

- Глеб… - сказал кто-то из свиты. - Мы топчемся на месте. Мамаев приободрился, и Аркадий Максимович совсем скис… Нужна завиральная идея.

- Ладно… - сказал злой и веселый Глеб. - Спускайте с цепи Сапожникова.

- Может быть, не стоит?

- Стоит… Они сами напросились.

- А в чем идея его выступления, вы хотя бы знаете?

- Нет, конечно.

- А как же?

- Начнет думать вслух - к чему-нибудь приползет…

- Скажите ему, чтоб хоть повежливей.

Кто-то хохотнул.

Сапожникова… Сапожникова найдите! - зашумели в коридоре.

- Ну зачем это, зачем! - в отчаянии зажал уши Аркадий Максимович.

- Здесь я!.. - раздался нереальный голос Сапожникова. Кто-то опять нервно хохотнул.

- Поднимите ему веки, - сказал Глеб.

Сапожников почесал бровь и начал рассматривать, кто где сидит.

- Ну, что там? - раздраженно спросили из заднего ряда. - Поздно уже.

Сапожников поднял глаза вверх и стал смотреть в потолок. Потом сказал:

- Дело в том, что такое доказательство, что Европа и Америка соединялись сухопутным мостом, - есть…

- Ну да? Бесспорное?

- Пока не найдут опровержения.

- Ну и какое же это доказательство?

- Лошадь.

- Какая лошадь?

- Обыкновенная, с хвостом.

- В самом деле, при чем здесь лошадь? - спросил Аркадий Максимович.

- А при том, что люди в древней Америке есть, а лошади нет… Как же это? А дело простое - люди приплыли, а лошадь пешком ходит.

- К черту все! Бессмысленный разговор, - закричал Мамаев.

- Люди пришли из Азии! Через Берингов перешеек! Понятно вам? Пришли, а не приплыли!

- А почему лошадь не перешла? - спросил Сапожников.

- А почему она должна была перейти?

- Потому что мамонты перешли, бизоны перешли, а лошадь почему-то не перешла, - сказал Сапожников.

- Ладно, разберемся, - сказал Мамаев. - Но к Атлантиде это отношение имеет?

- А действительно - при чем тут Атлантида? - спросил Аркадий Максимович.

- А при том… - сказал Сапожников, - что если двенадцать тысяч лет назад люди в Америке уже были, а лошадей еще не было, то это может означать только одно…

И остановился.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман