Самурай

— Я говорю не о войне, — поморщился бывший монах. — Просто падре, которые прибыли в эту страну позже, забыли о несчастных индейцах… Хотя нет, не забыли. Они притворяются, что им ничего не известно. И рассказывают сказки о милосердии Божьем, о Божьей любви — вот что мне противно. Падре в этой стране произносят очень красивые слова. И больше всего боятся выпачкаться в грязи, которой здесь предостаточно.

— Поэтому вы и отказались от христианства?

— Нет, нет. — Бывший монах оглянулся. У лачуги за его спиной собралось несколько индейцев, неотрывно смотревших на них. — Мне не важно, что делают падре, я верю в своего собственного Иисуса.

Этот Иисус обитает не в роскошных соборах, похожих на дворцы, он живет среди этих жалких индейцев — так я думаю.

Самурай, словно видя что-то бесконечно далекое, разглядывал бывшего монаха, который одним духом выложил то, о чем так долго молчал. С того момента, как они покинули Цукиноуру, и до сегодняшнего дня Самурай только и слышал, что о христианстве. В Новой Испании во всех церквах он видел коленопреклоненных мужчин и женщин и обнаженную фигуру жалкого худого человека, освещенную пламенем свечей. Бескрайний мир, с которым он столкнулся, казалось, состоял из тех, кто либо верил в него, либо не верил. Однако у японца, выросшего в крохотной долине Ято, не возникало никакого интереса, никакой близости к этому человеку, именуемому Иисусом. До конца жизни эта религия останется для него чуждым обычаем чуждых ему стран.

Закончив свой рассказ, японец коснулся одежды Ниси и, погладив ее, воскликнул:

— О-о, пахнет Японией.

— Может, все-таки вернетесь? — Самураю стало жаль этого человека, которого уже невозможно было отличить от индейцев. — Купцы в конце года вернутся в Японию. Не хотите присоединиться к ним?

— Я уже слишком стар, чтобы вернуться. — Бывший монах потупился. — Я… останусь жить с индейцами — куда они, туда и я. Им нужен такой человек, как я, который облегчает страдания больных, помогает хоронить мертвых. И индейцы, и я — люди, лишенные родины.

— Значит, мы уже никогда не встретимся?

— Индейцы не останутся у этого озера навсегда. Когда земля истощится, они переберутся в другое место. Все в руках Господа, может быть, когда-нибудь и увидимся.

Монах спросил у Самурая и Ниси, куда они направляются дальше.

— В Веракрус, — простодушно сообщил Ниси. Конечный пункт их путешествия к восточному побережью. — А там, как я слышал, снова сядем на корабль.

— В Веракрус? — переспросил монах испуганно. — Но ведь это же очень опасно.

— Опасно?..

— Ацтеки уничтожают испанские поселения, поджигают дома — одно из племен подняло мятеж, разве вам это не известно?

— Мятеж?

— Когда людей так тиранят… Даже мирные индейцы не могут вытерпеть.

Веласко ничего им не говорил. Они слышали об этом впервые. Самурай посмотрел на испуганное лицо Ниси и сжал его потную руку. После того как они выехали из Мехико, Веласко, сидя на лошади, рассуждал с какой-то особой самоуверенностью, и снисходительная улыбка не сходила с его лица.

— Об этом знают все. У ацтеков есть даже ружья и порох. Подумайте как следует, прежде чем отправиться в Веракрус.

— Мы должны ехать. — Точно подбадривая себя, Самурай снова повторил: — Мы должны ехать.

Как это ни странно, у него даже мысли не было возвратиться в Мехико. Все его колебания, возникавшие не раз из-за слов Мацуки, теперь исчезли, и он лишь укрепился в решимости ехать.

— Ты вернешься, Ниси?

— Если вы, господин Хасэкура, едете, я последую за вами.

Бывший монах проводил их до края поля. Пыльные листья маиса колыхались на ветру, дувшем с озера. В конце поля, как бог-хранитель деревни, стояло деревянное распятие. На кресте худой человек с косами, с длинным носом и покорными глазами был похож на индейца, проданного в рабство испанцами. У его ног виднелись похожие на слезы потеки воска от сгоревших свечей.

— Каждый вечер сюда приходят индейцы. И мужчины, и женщины рассказывают Иисусу о своих горестях, жалуются на свою судьбу.

Он засунул руку за пазуху, вынул четки из плодовых косточек и истертый листок исписанной бумаги.

— Мне нечего вам подарить. Возьмите хоть это. Я написал о Спасителе.

Отказаться было невозможно. У зарослей тростника на берегу озера их терпеливо ждал индеец с ослами. Глаза ослов почему-то были похожи на глаза бывшего монаха. Он что-то сказал провожатому на незнакомом языке.

Когда они вернулись в Пуэблу, солнце уже поднялось. Стоявшие на дороге индейцы заметили слезавших с ослов японцев и внимательно посмотрели на них. Стараясь, чтобы их не увидели, они вошли во внутренний двор и тихонько заглянули в свою комнату — Танака как ни в чем не бывало протирал ножны меча.

— Ходил в Текали? Я ведь сказал, чтобы не ходил.

Он осуждающе смотрел не только на Ниси, к которому были обращены его слова, но и на Самурая. Ниси рассказал ему, что индейцы подняли мятеж, о чем они узнали от бывшего монаха.

— Неужели господин Веласко мог подумать, что мятеж испугает нас?

Это привело Танаку в негодование.

— Он решил, что мы струсим. Пойду выясню у него самого. — Вложив в ножны меч, он поднялся.