Самурай

Крикнув японцу, чтобы не отставал, он свернул с дороги. Это была Кабанья. Пасека его детства, да и вообще всей его жизни.

Дёрнув дверь, он прошёл в дом. Сбросив с плеч отяжелевший рюкзак, пошарил в углу. Там всегда лежали спички и всё что надо такому бродяге как он. На его удивление, лампа была на месте и в ней что-то плескалось. Повозившись с фитилём, он зажёг керосинку и, осветив дом, стал недовольно бурчать.

«Пол грязный, будто кони стояли. На столе крысы срали». Пасека гибла на глазах, являя собой плачевное состояние.

Кроватей, конечно, уже не было. Вместо этого вдоль стены кто-то слепил нары из неструганных досок. Но сейчас Тольку это вполне устраивало. «Будет чем топить, если что». Содрав со стены старую киноафишу, он сунул её в топку и поджёг. Пока он по-хозяйски орудовал в обломках старой печи, за ним, стоя на пороге, молча наблюдал японец.

– Всё окей! – перешёл на иностранный язык Толька. – Располагайся. Считай, что ты в этой, ну, как там её… В гостинице. Чёрт бы её побрал.

Японец, мокрый и утомлённый от ходьбы, по-прежнему стоял на пороге и растеряно смотрел на своего проводника. Ботинки его были в грязи, с лица капала вода, а в глазах угадывалась досада и разочарование.

– Эта Кабаняя? – неуверенно спросил он, ломая язык.

– Кабаняя, кабаняя. А то какая же, – успокоил его Толька, не скрывая недовольства гостем. – А ты думал, здесь белые простыни? Скидай рюкзак. Посиди. Успокойся, – он бесцеремонно развернул гостя, стянул с плеч окаменевший от влаги рюкзак и бросил в угол. – Сухо над головой, и слава богу. – Он посмеялся и ткнул пальцем в потолок. – Видал, крыша, из дуба сделана. Дубовая. Нам сейчас многие позавидуют. Сходи лучше на ручей за водой. Не заблудись, смотри. Искать потом тебя без фонаря. – Толька поставил на стол старую закопчённую кастрюлю. – Песком протри сперва. А-то там говна мышиного того гляди, – бросил он через плечо и вышел.

Пошарив в полуразрушенном складе, он нашёл несколько поеденных молью старых рамок и прогнивший корпус из-под улья. Всё это было отличным топливом для того, чтобы приготовить ужин и протопить избу.

Как он и предполагал, японец ничего не сделал. Он сидел на старом ящике и смотрел в пустоту.

Сухо сплюнув, Толька принялся растапливать печь. Сухие рамки сразу взялись огнём, и через минуту в печке затрещали дрова. По стенам старой халупы запрыгали оранжевые блики, и лицо гостя неожиданно осветилось улыбкой.

– Подмёл бы. Сидишь в чужой грязи, – пробурчал Толька и бросил к ногам японца пучок полыни. – А я пока за водой схожу. Тебя-то не допросишься.

Вернувшись с ручья, он с удивлением обнаружил в доме чистоту и порядок. Стол был убран, а полы тщательно выметены.

– Это совсем другое дело, – похвалил он. – Сейчас похлёбки сварганим, пальчики оближешь. Бражки накатим, усталость как рукой снимет, – сухо посмеялся Толька.

Распотрошив трофейного фазана и покромсав картошки, он забросил всё это в кастрюлю. – Фазан-то, камушки мелкие собирал. А за ним, оказывается, рысь охотилась. Вот какие дела Фудзияма, – размышлял вслух Толька, стараясь занять гостя и хоть как-то развеселить. – Может и за нами кто-то тоже охотится?

Колдуя над кастрюлей, он не заметил удивлённого взгляда попутчика, как будто догадавшегося о смысле Толькиной шутки. От плиты исходило приятное тепло, домик быстро прогрелся, и Тольке стало жарко. Оставшись в трусах и сапогах, он разложил своё мокрое тряпьё на предпечнике и взялся кромсать лук. По щекам градом потекли слёзы. Толька, как бык, вертел головой и всё время матерился, вызывая откровенный смех у гостя. Чистить лук он с детства терпеть не мог, но, вспоминая дедовы слова, что в этих слезах здоровье и сила, он стойко переносил пытку и доделал всё до конца.

От печного тепла и запаха готовящейся пищи в домике стало уютно. Японец по-прежнему сидел на своём ящике и смотрел на огонь в печи. Толька развалился по другую сторону стола, откинув голову, мурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Ноги его расслабленно валялись на полу, а в руках ощущалась приятная усталость.

– Вот так, паря, мы и живём, – с грустью в голосе произнёс Толька. – Здохнем, а ничего не изменится. Жила себе пасека, так нет же, надо её бросить, далеко видите ли ездить. Раньше ездили на конях, и не далеко было, а сейчас далеко. А когда хозяина нет, разве что сохранится? Бродяг-то хватает в лесу. Так вот и довели до ручки дедову пасеку. Слыхал, что говорю? Дедова пасека, сто лет простояла, и ещё бы стояла. Теперь никому. Лес-то и без нас проживёт. А мы без него… Ну, давай чшо ли по кружечке, – он потянул рюкзак и достал стеклянную банку с мутной бражкой. – И не вздумай рожу кривить. – Толька налил в кружку и подвинул её японцу. – Как его там у вас… Сака, кажется. – Он ухватил толстыми пальцами горлышко банки и поднёс к губам. Пригубив немного, крякнул от удовольствия и чокнулся с кружкой. – Давай. Твоё здоровье! – Он осушил добрую половину банки и вытер рукой губы.