Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945

На обратном пути Ёнэкава то и дело покидал строй. Он делал бочки, взмывал вверх и бросал свой самолет в пике. Он выделывал в небе самые замысловатые фигуры, описывая круги вокруг моего самолета. Я понял, почему он это вытворяет, когда, поравнявшись со мной, он, улыбаясь, показал мне два поднятых вверх пальца. Ёнэкава перестал быть «неоперившимся птенцом», теперь на его счету было три сбитых самолета противника. Он просто сгорал от избытка чувств. Сначала он летел, перевернув свой самолет, и размахивал руками в кабине. Затем, пролетев сначала над, а потом подо мной, он сделал переворот вокруг моего истребителя. Он радовался, как ребенок. Наконец он занял свою позицию ведомого и зажал ручку управления между коленями. Улыбаясь, он достал коробку со своим обедом и принялся за еду. Его безудержное веселье оказалось заразительным. Я поднял вверх четыре пальца, а затем открыл бутылку газировки. Он тоже достал бутылку из коробки, и мы подняли тост за свой успех.

Но день побед еще не закончился. Едва наши самолеты успели заправить горючим и пополнить боезапас, как поступил сигнал от наблюдателей. Десять бомбардировщиков «B-26» приближались к базе. Они явно выбрали неудачное время для налета, ибо девятнадцать истребителей взмыли в воздух, пока бомбардировщики находились еще на подступах к Лаэ. Сбить ни одного самолета нам не удалось, но мы серьезно повредили большинство самолетов, заставив их неприцельно сбросить бомбы. Во время погони над мысом Уорд-Хант нас атаковали десять «P-39», очевидно поднятые в воздух по сигналу тревоги, поданному бомбардировщиками. Один истребитель противника, загоревшись, рухнул вниз.

В тот вечер в Лаэ бурно праздновали победу. Всем летчикам выдали полагавшиеся им сигареты, наш триумф разделили с нами обслуживающие самолеты механики. Прошел слух, что нам предоставят пятидневный отпуск в Рабауле. Радостными криками приветствовали летчики это сообщение в тиши окружавших аэродром джунглей. Известие о пятидневном отдыхе стало особенно приятным для меня. Не только я устал от почти ежедневных вылетов, но и мой самолет нуждался в ремонте, на который механикам требовалось несколько дней. Подозвав меня, они показали пробоины на крыльях и фюзеляже, и у меня душа ушла в пятки, когда я заметил ряд пробоин прямо позади кабины. Пули прошили самолет всего в шести дюймах от меня.

В 1942 году на наших истребителях летчики не были защищены броней, а топливные баки Зеро не были самозатягивающимися, как у американских самолетов. Летчики противника быстро разобрались, что одной очереди их крупнокалиберных пулеметов по топливным бакам Зеро достаточно, чтобы они взрывались. Несмотря на это, в те дни никто из наших пилотов не летал с парашютами. На Западе это было истолковано как доказательство полного пренебрежения командиров к сохранению жизни летчиков, считавшихся якобы «расходным материалом», чем-то вроде пешек, а не живыми людьми. Подобные выводы были далеки от истины. Каждому летчику выдавался парашют, решение летать без них принималось самими летчиками, а вовсе не являлось результатом приказов высшего командования. На самом деле нас заставляли, но не приказывали, надевать парашюты в бою. На некоторых авиабазах командиры настаивали, чтобы летчики носили парашюты, и им не оставалось ничего другого, как брать с собой эти громоздкие тюки в самолеты. Но они часто не пристегивали лямок, а использовали парашюты всего лишь в качестве дополнительной подушки для сиденья.

От парашютов было мало толку, ибо они лишь ограничивали нам свободу движений в кабине во время боя. Нам было трудно быстро двигать руками и ногами с пристегнутыми лямками парашюта. Существовала еще одна немаловажная причина, заставлявшая нас не носить парашюты в бою. Большинство воздушных боев с истребителями противника мы вели над их аэродромами. Не могло быть и речи о том, чтобы выпрыгнуть с парашютом над занятой противником территорией, ибо подобное означало бы готовность сдаться в плен, а ни в уставах японских вооруженных сил, ни в кодексе самураев «Бусидо» нельзя встретить позорного слова «военнопленный». Такого понятия вообще не существовало. Не вернувшийся с задания летчик считался погибшим. Ни один пилот, каким бы малодушным он ни был, не позволил бы себе сдаться в плен. Это было совершенно немыслимо. Но тем не менее, мне становилось не по себе, когда я смотрел на пробоины всего в нескольких дюймах от того места, где я сидел.

В тот вечер четыре победы, одержанные мной в бою за один день, получили официальное подтверждение. Это вовсе не являлось уникальным достижением в Императорском военно-морском флоте, я знаю летчиков, на чьем счету было такое же и даже большее количество сбитых в один день самолетов. Общее же количество одержанных мной побед возросло до сорока трех.