Самурай

Павлу Антоновичу доставалось меньше всех, так как он самым невероятным способом распластался на причальной тумбе, чуть ли не слившись с ней в единое целое, к тому же ему помогали Вика своими ногами и море, ободряюще бьющее в спину, хотя, если учесть силу ударов, то стоило еще бы подумать, что лучше — иметь скользкую опору, глотать воду или ежесекундно получать по хребту чем-то наподобие лошадиного копыта, величиной аккурат во всю спину.

Время замерло. Конца грозе и шторму не предвиделось, а редкие затишья, когда очередной удар грома захлебывался в приступе безобидного кашля, волны гасили ветер, и море тут же отступало, позволяя людям сделать несколько быстрых вздохов почти без обязательной приправы в виде воды и соли, обманывали их ожидания и сменялись еще более яростным наступлением; но в одно из таких «окон» спокойствия темноту с моря прорезал узкий белый луч, повозился по берегу, высвечивая останки кораблей, затем методично стал прочесывать зону прибоя, задерживаясь на всех подозрительных тенях, смахивающих на человеческие фигуры, наткнулся на язык причала, побежал по нему и в последнюю секунду, как раз перед тем, как растущая волна вновь накрыла спасательную тумбу, засиял на странном комке из трех сцепившихся людей, из чего стало понятно, что ищут именно их, что долгожданная помощь пришла, что следует помахать в ответ, но у всех были заняты руки и оставалось только ждать.

Через несколько бесконечных минут Максим увидел, как волну прорезает, мягко раздвигает в стороны, трамбует под собой нечто величаво-спокойное, округлое и совершенно черное, сливаясь с окружающей мглой, приближается к ним, вырастая все больше и больше, нависает выпуклыми бортами, сплошь увешанными толстыми веревками и спасательными кругами, вспыхивает миллионом крошечных лампочек, очертивших силуэт машины, рядом с которой они выглядят как унесенные быстрой рекой на березовом листочке муравьи, внутренний пульс работающих механизмов окончательно разглаживает шторм, делая море неправдоподобно гладким, словно замерзший каток, с неба беззвучно падают и ветвятся синие молнии и, упершись в воду, замирают фантастическими колоннами, тишина и спокойствие разрывают их объятия, и Максим летит в воду, все еще продолжая сжимать Вику, падает на спину и погружается в зеленую, убаюкивающую муть.

Оказывается, здесь не так уж и глубоко, хотя, возможно, это его нательный арсенал ускоряет погружение, и Максим быстро опускается на взбаламученное дно, распластывается на песке, закрывает глаза, дабы мечущиеся песчинки не раздражали их, покой и безразличие окутывают его с головы до ног, не хочется ничего делать, в том числе и дышать, в носоглотке ощущается близкое соседство соли и йода, хотя и это находится где-то далеко за гранью раздражения, ведь здесь столь прекрасное место для сна, и даже холод сменяется приятным, одуряющим теплом.

Максиму казалось, что сквозь толщу воды на него смотрит множество глаз, что кто-то касается его обветренной и почти потерявшей чувствительность кожи лица чем-то острым и скользким, он ощущал слабое движение воды, словно над ним проплывали огромные рыбы, если бы они могли выжить в отравленной радиацией и химией воде, он попытался ухватить это ускользающее и любопытное, но плотная субстанция превращала движения в замедленную киносъемку, и рука ухватывала только податливую и мокрую пустоту.

Ему чудилось, что он сам постепенно превращается в огромную и ленивую рыбу, которая прячется на дне от шторма, прижимаясь к спокойному песку, чье движение не шло дальше вздымаемых донным течением фонтанчиков ила, и которой не нужно ни глаз, так как в зеленой тьме нет ничего такого, что стоило внимания, да и мешают они сну, которой не нужно языка, так как здесь нет никого, с кем можно поговорить о вечном безмолвии, и у которой есть лишь ощущения — вот рядом проплыла рыбешка, ее можно съесть, но не хочется баламутить воду, и так забившей все жабры песком, вот прополз краб, осторожно притронувшись клешней к гладкому боку и тут же дав деру от покоящегося гиганта, вот что-то плеснуло далеко наверху, точно некто уронил в море камешек, на чешуе четко обозначилась точка растущего давления, брошенный предмет опускался невыносимо медленно, рождая в глубине спящего разума непонятное беспокойство, как-то странно метаясь из стороны в сторону, но вновь и вновь возвращаясь на отвесную траекторию.