Самурай

Максим не стал тратиться на то, чтобы голыми руками повернуть заржавленный механизм, а нашарил в кармане струнный нож, одним взмахом отсек левую лопасть, перекатился на живот, с закрытыми глазами вытащил из пространства нечто потное, толстое, вонючее и трепещущее, дернул головой, чтобы очки сползли на кончик носа, встретился взглядом с какими-то совершенно безумными голубенькими глазками, проглядывающими сквозь завесу кудрявых волос, еще раз махнул ножом, обрубая клинок тесака, вздернул очки на старое место и вмазал рукояткой куда-то во тьму, совершенно не стараясь куда-либо и в кого-либо попасть, а лишь избавиться от надоевших всхлипываний, неразборчивого бормотания и вони обгадившеггося существа.

Существо немедленно сгинуло, не оставив даже запаха, а Максим, сунув нож в карман, обогнул винт, подошел к железному сараю, попытался заглянуть внутрь сквозь иллюминаторы, но увидел только свое отражение, благо очки теперь снова можно было препроводить на подобающее им место без опаски встретить что-то еще более гадкое и невзрачное, однако у дома, или склада, или лодки, или еще черт знает что, с противоположной стороны оказалась незапертая дверь, которую он опрометчиво пнул, зашибив большой палец, но, тем не менее, она величаво и скрипя распахнулась, Вика и Павел Антонович оторвались от своей беседы, неодобрительно посмотрели на ввалившегося Максима, недоуменно переглянулись, но ничего не сказали.

Они вернулись к странному занятию или игре, шепча что-то друг другу или просто под нос и одновременно вытаскивая из большой кучи заржавленного металлолома, занимавшего большую часть помещения («Рубки», — поправил Павел Антонович) некие мелкие детальки, причем осторожность, с какой они это делали, навела Максима на мысль, что они играют в некий вариант бирюлек, стараясь выудить из хлама побольше раритетов, не сдвинув ни один другой предмет.

Еще в рубке находилось три колченогих стула, не считая грязи сверх всякой меры (если таковая у нее существует) на потолке и стенах, как будто сюда когда-то складировали очень много добра, а затем закинули внутрь пяток гранат, отчего все добро относительно ровным слоем задекорировало помещение, а то, что не пошло в дело, выпало осадком в виде вышеупомянутой кучи, в которой Максим, как не старался, так и не смог отыскать что-то напоминающее обычную утварь, приспособления, механизмы, электронику, оружие, пусть даже и побывавшее в эпицентре большого взрыва.

Ему казалось, что он узнает скороварку, но Павел Антонович делал движение и скороварка распадалась на Клейнову бутылку и лист Мебиуса, ему чудился вполне нормальный чайник, но Вика на глазах превращала его в ловко скроенную модель по доказательству теорем с комплексными числами, виделся изъеденный ржавчиной старинный пистолет-пулемет, однако та же Вика доставала из него крошечную вечно поднимающуюся лестницу, а скорострельный хлам обращался в кипятильник довольно удовлетворительной сохранности.

Максим подобрал с пола некую поролоновую штучку, больше всего похожую на человеческую фигурку или, точнее, на игрушечного пупса, которому не успели нарисовать ни рта, ни глаз, но зачем-то намазали клеем ладошки и ступни, причем за все время, которое пупс валялся здесь, а это было достаточно долго, судя по тому, что поролон приобрел нездоровый черный оттенок и ужасно крошился, хотя клей нисколько не высох и приставал к Максимовым ладоням.

Попеременно отдирая от себя конечности пупса, Максим отвлекся от созерцания игры в бирюльки, хотя там что-то, кажется, началось все-таки рушиться, обваливаться, звенеть и трескаться, Вика и Павел Антонович забормотали громче, но не разборчивее, но оторвать глаза от приставучей игрушки было некогда, пупс хватался то за ладонь, то за нос, то приклеивался к подбородку ногой, а к уху — рукой, пару раз вцепился даже в волосы, так что пришлось отрывать его с большим клоком, а он тут же прилип к горлу.

Максим терпеливо отклеивал его, обнаруживал новое место, куда тот заползал самым непонятным образом, хотя Максим вроде бы держал его от себя на большом расстоянии, вновь отдирал пупса, пытался стряхнуть его с руки на пол, но тот отклеивался именно в тот самый момент, когда рука Максима двигалась к телу, и маленькой обезьянкой, как с лианы на лиану, перепрыгивал на тело, прилипая к плащу всеми четырьмя конечностями.

Максиму до смерти это надоело. Он сцепил руки и ноги игрушки друг с другом, отчего пупс тут же присмирел и больше никуда не липнул, и совсем уж собрался закинуть его подальше в угол и посмотреть на то, что же там рушится столько времени, как будто это была не куча бирюлек, хоть и самая большая в мире, а завод по утилизации металлолома, куда бесконечная цепь грузовиков подвозила и сваливала все новые и новые порции ржавой рухляди, но его что-то остановило.