Самурайша

Она не слышит, как Эрик небрежным тоном переводит разговор с Мосли на другую тему. В пивной накурено, гул голосов отдаляется, Хисако снова чувствует себя маленькой девочкой, одетой в хлопковую пижамку цвета увядшей зелени, которую Суми укачивала в теплом коконе кроватки. Поет Суми фальшиво, ее любовь нелепа, она всхлипывает и повторяет, что Хисако — ее маленькая дочка, только ее и ничья больше, и успокаивается, когда крошечный ротик ребенка касается ее щеки поцелуем. В комнате пахнет едой, чаем и несвежим бельем, которое Суми вечно забывает перестелить. Но этот животный запах, эта темная комната, руки молодой матери образуют кокон, где достаточно закрыть глаза — и мир превращается в пластилин, из которого можно вылепить все что захочется. Хисако лежит с закрытыми глазами и воображает трепещущие под ветром сады, пионы ласкают ей ноги, отец и мать смеются, обнимая друг друга за талию, а в тени деревьев можно спрятаться от томной мамы Виолетты. Сердце Суми бьется возле уха ребенка, каждая секунда мгновенно становится прошлым, раз… два… три… нужно шевелиться, брать в свои руки рассыпающуюся жизнь, но впереди так много времени… Хисако восемь лет, но ее жизнь похожа на трехслойный пирог. Время, которое она проводит с мамой Виолеттой, растягивается до бесконечности. Часы наедине с роялем бесценны, каждая минута игры — шаг к совершенству, каждый миг тишины — упущенная возможность. Время, проведенное с Суми, вездесуще, с ней Хисако прежде всего дочь своей матери.

— Сожалею, если задел вас, Хисако, — посмеивается Мосли. — С вами, азиатами, никогда не знаешь, о чем можно говорить, а о чем лучше промолчать. Вы совсем другие! В этом, кстати, главная изюминка вашего дуэта. Противостояние Востока и Запада… А не назвать ли нам дуэт «Восток-Запад», что скажете?

— Признаюсь, мне сейчас вообще трудно думать, — дипломатично отвечает Эрик. — Мы проходим период декомпрессии, так сказать.

— Боже, ну конечно! Хотите, вернемся к этому разговору в Париже? В четверг, в три часа дня?

— В четверг, в три, — соглашается Эрик.

— Без меня, — вступает в разговор Хисако, удивляясь, как по-детски звучит ее голос. — В четверг я буду в Японии. Мне нужно повидаться с родителями.

Глава 11

Наблюдать, оставаясь незамеченным.

Мать больше не интересует Эрика настолько, чтобы шпионить за ней, просто деревья подросли со времени его последнего визита. Он курит, прячась в листве, и наблюдает за Флоранс. В детстве ему никогда не были рады в этом доме, а теперь при взгляде на него Эрик чувствует только скуку. Мать так и не смогла переубедить его, он не забыл чувство, испытанное однажды в Люксембургском саду. «Мелочь, — сказала бы Флоранс. — Вечно ты делаешь из мухи слона!» Может, и так, но мелочи копятся, копятся, и в конце концов родители и дети становятся чужими друг другу.

Такой мелочью в тот день стала улыбка. Флоранс улыбнулась Эрику, но улыбка шла не от души и не красила ее, она скрывала страстное желание перестать быть матерью мальчика, похожего на своего отца. Этот «муж в миниатюре» выдает ее возраст, отравляет беззаботность прогулки рука об руку с другим мужчиной. Эрик идет шагов на десять впереди, но чувствует спиной, как они переплели пальцы и целуются. Он — лишний. От него то и дело избавляются, откупаются задешево: круг-другой на карусели, поездка на пони, два франка в ладошку: «Беги к киоску, купи себе конфет!» Ребенок хотел бы стать совсем крошечным, может, даже невидимым, но получается плохо, и взрослые считают, что он капризничает назло им.

Чужака зовут Мишель, он высокий — выше Флоранс, и она опирается на него, как будто прежде и шага не могла сделать самостоятельно. Он обнимает ее за талию и все время улыбается, но мальчик видит только зубы. У Мишеля взгляд хищника, который никогда ни с кем не делится добычей.

В полдник они отправляются в чайный салон Понса. Эрик любит миндальные пирожные, но сейчас едва на них смотрит. Его мать не притрагивается к своему чаю, Мишель заказывает третью чашку кофе. Фонтан за окном фырчит и без устали плюется водой. Взрослые молчат, но ребенок ощущает висящее в воздухе напряжение. Кто начнет? Какими будут первые слова важных признаний? Сначала они к нему подольстятся — чтобы легче прошла горькая пилюля: «Дорогой, ты уже взрослый мальчик, я знаю, ты поймешь. Мы с твоим отцом больше не можем жить вместе». Или так: «Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, главная моя забота, чтобы тебе было хорошо, но мне придется тебя огорчить».

Ничего не происходит. Флоранс берет Мишеля за руку, прижимается к нему. Любовь Эрика к матери разбивается о стену этих слившихся воедино тел. Если он сам хочет обнять Флоранс, она в ответ недовольно ворчит: «Ты слишком взрослый, чтобы вести себя подобным образом», или «Веди себя прилично, мы в ресторане», или «Ты вымыл руки, прежде чем хвататься за мое белое платье?», или «Сразу видно, что стираешь не ты!»