Самвэл

— Стыд и позор для нас, — сказал он, — если мы прикроемся щитами и будем терпеливо стоять, а враги — осыпать нас стрелами. Правда, они окружили нас сплошным кольцом, но разве так уж трудно взять в кольцо их самих? Силы противника состоят главным образом из воинов в пешем строю. Стоит только приказать нашей храброй коннице, и она, покинув стан, в два счета окружит неприятеля.

— У нас нет возможности покидать стан, Айр-Мардпет, — возразил Меружан, и в голосе его прорвалось волнение. — Самый опасный наш враг — у нас же в стане.

— Что еще за враг?

— Вот эти толпы пленных! Они кинутся на нас.

— С чем же им кидаться?!

— Обрушат свои цепи на голову стражи.

— Пусть только попробуют — прикажем перебить всех.

— Всех не перебьешь: их не меньше, чем наших воинов.

Айр-Мардпет задумался. Меружан продолжал защищать

свое мнение.

— Перед нами две задачи: с одной стороны, надо удерживать в повиновении пленных, чтобы они не напали на нас с тыла, с другой — надо сражаться с пришельцами, которые нападут на нас извне. Посему предпочтительнее, хотя бы на первых порах, занять оборону.

Айр-Мардпет остался при своем мнении, но настаивать на нем перестал.

Пока шел этот спор, князья и нахарары, прибывшие с княгиней Васпураканской, не проводили военных советов и не строили заранее обдуманных планов боя. Во всем положившись на волю Божью, они подошли под благословение матери Меружана, приложились к ее руке и отправились каждый к своему войску. При княгине остались лишь ее придворные, слуги и вооруженные горожане-адамакертцы, которые не отходили от своей госпожи.

Она сидела на небольшом переносном троне, и четверо слуг держали над ее головой роскошный балдахин, украшенный золотыми кистями и бахромой. Солнце уже палило, и зной становился все нестерпимее. Вдруг к ней бросился юный Артавазд, обнял и взмолился:

— Матушка, ну позволь и мне пойти с ними! Я тоже хочу воевать...

— Успокойся, дитя мое, — ответила княгиня и погладила его по голове. — Пока что битвы не для тебя. Вот, Бог даст, вырастешь — еще успеешь навоеваться.

На глазах пылкого юноши выступили слезы.

— Чем я хуже других? — сетовал он. — Вечно мне повторяют одно и то же: вот когда вырастешь... Я и сейчас не ребенок! Я уже большой...

— В скорбных глазах княгини тоже блеснули слезы. «Невинное дитя, значит, и ты страждешь, видя несчастья родины, и ты чувствуешь, какие злодеяния совершаются в нашей стране?..».

— Успокойся, сынок, — повторила она, целуя в лоб неукротимого юношу, — останься здесь, мы будем вместе молиться и следить, как сражаются другие.

Артавазд недовольно надул губы. Они дрогнули; у него едва не вырвалась тайна, которую княгине знать не следовало: зря его все считают ребенком, ведь это его стрелой ранен сын княгини, могучий предводитель всего персидского войска. Но он сдержал пылкое негодование юного сердца и остался с матерью Меружана.

Княгиня перевела скорбный взгляд на персидское войско, где через несколько часов решится судьба многих тысяч пленных. У всех у них есть отцы, есть матери, есть дом и дети. Тысячи сердец возликуют при их возвращении, тысячи и тысячи будут утешены в своих скорбях. Мысль эта наполняла бесконечным блаженством душу добродетельной княгини, и она с замиранием сердца ждала, чем кончится битва.

Но в то же самое время перед ее печальным взором вставал сын — страдающий от раны, больной... Он болен не только телом, но и душой. Может ли что-нибудь излечить его? Можно ли смягчить гранит его сердца, можно ли вернуть на праведный путь душу, зараженную персидскими заблуждениями и пороками?

У нее еще не было точных сведений о причине болезни сына. Самвел об этом умолчал. Ей только сказали, что на охоте, во время бури, которая вызвала всеобщее замешательство, в Меружана попала случайная стрела. Что князь Мамиконян убит, она еще не знала.

Рядом с ней стоял один из полководцев, которых она посылала к сыну. Княгиня обратилась к нему:

— Ты хорошо рассмотрел его, Гурген?

— А как же, госпожа! Ведь мы говорили почти час, и все это время я только на него и смотрел.

— Он, наверно, исхудал...

— Нет, не очень. Только сильно побледнел.

— Обо мне ничего не спрашивал?

— Ничего. Совсем ничего.

— А про жену и детей?

— Тоже ничего

— Каменное сердце! — воскликнула страдающая мать, горестно покачав головою. — Все забыл... от всего отрекся...

И несчастная женщина вновь погрузилась в горестные мысли, и горькие слезы вновь заструились из ее глаз.

Она снова обратилась с вопросом к своему верному полководцу:

— А ты почему не пошел сражаться, Гурген? Почему ты остался здесь?

— Я остался, чтобы со своими воинами защищать этот холм, на котором находишься ты, госпожа, — ответил старый военачальник.

— Ты думаешь, он нападет на свою мать?

— Непременно. Он приложит все усилия, чтобы в первую очередь захватить этот холм и взять тебя в плен, госпожа. Руку даю на отсечение — он так и сделает.

— Что же он выиграет, если возьмет меня в плен?

— Многое, госпожа. Он считает тебя самым опасным своим противником и врагом.

Тут вмешался юный Артавазд: