Самвэл

Аршак вынужден был искать мира с Византией и вступил в брак с родственницей императора Олимпиадой. Эти узы союза и родства вызвали неистовый гнев Шапуха, он сравнял с землей город Тигранакерт, захватил крепость Ани, разграбил сокровищницу армянских царей и даже, разорив могилы Аршакидов, увез в плен их останки. В конце концов, после многих битв, а которых попеременно то Шапух побеждал армян, то они побеждали его, этот персидский владыка обманом завлек царя Аршака в свою столицу, якобы для заключения мирного договора, и заточил в крепости Ануш.

— Я считаю поступок Шапуха хотя и бесчестным, но весьма разумным с точки зрения выгоды его государства, — сказал Месроп. — Этот царь сидит на троне так давно, что перепробовал четырех армянских царей — Трдата, Хосрова, Тирана, Аршака — и этих без малого семи десятков лет опыта более чем достаточно, чтобы убедить его, что основная опора, на которой зиждется дружба армян с византийскими императорами — это, прежде всего, христианская религия и, кроме того, византийская культура. Вот он и стремится разорвать эту связь, то есть уничтожить и религию и греческий язык, греческую письменность, которыми пользуются в наших церквах, в наших монастырях и в наших школах. И чтобы слить Армению со своим государством, он хочет распространить у нас свою религию, свой язык и свою письменность. Именно ради этого он и велел Меружану уничтожить греческие книги, запретить изучение греческого языка и принудить армян учить персидский язык, И Меружан ведет для нашего переучивания на персидский манер целый караван зороастрийских жрецов.

— Все это мы знаем, Месроп, — прервал его Саак. — Ты попусту отнимаешь время.

— Но надо знать и то, что ни одной из этих бед с нами не произошло бы, если бы мы не преклонялись свыше всякой меры перед всем чужеземным, если бы не подражали то грекам, то персам. Стремясь походить на греков, мы открыли глаза персам, и теперь они требуют от нас того же. Самую большую ошибку мы совершили тогда, когда заложили фундамент нашего просвещения на чужой, не родной нам почве. Персы были бы терпимее, если бы мы отправляли религиозные обряды на нашем родном языке и вели обучение в школах тоже на родном языке. Но они не потерпят ничего византийского, потому что это бьет по их политическим интересам.

Он перевел дух и продолжал:

— Нашими учителями были греки и сирийцы. Христианство привело с собой в нашу страну толпы греческих и сирийских монахов. Эти предтечи византийской цивилизации распространили свой язык и свою письменность и в наших церквах и в наших школах. И так повелось и доныне. До сих пор не переведено на армянский язык даже Священное писание! До сих пор нет на нашем родном языке ни молитв, ни духовных песнопений. Мы презрели все наше древнее, языческое; мы предали огню прекрасные творения наших певцов и наших сказителей; мы отвергли наше исконное, национальное и возлюбили чужое. И довели наш христианский фанатизм до того, что отринули, будто некую скверну, нашу древнюю литературу, нашу священную языческую письменность и приняли греческую и сирийскую письменности. После всего этого стоит ли удивляться, что у нас не стала развиваться ни национальная культура, ни национальная литература? С другой стороны, мы навлекли на себя ненависть персов. Персы начали думать: раз армяне, изучая греческий язык и греческую литературу, возлюбили их и прилепились душой к Византии — почему бы и нам не привить в их стране наш язык и нашу литературу, чтобы они полюбили нас и стали нашими союзниками? Теперь, я думаю, ясно, что гонения Шапуха вовсе не носят религиозного характера, а совершаются исключительно в политических целях. Армения, подобно крепкой плотине, возвышается между Персией и Византийской империей. Шапух хочет разбить эту плотину, чтобы расчистить себе путь, и разбить ее он хочет молотом своей цивилизации. Армения, словно кость встала ему поперек горла — вот он и старается разгрызть, разжевать и проглотить эту кость, чтобы вздохнуть спокойно.

— Если сумеет переварить... — прервал его Самвел.

— Переварит, да еще как — если положение дел не изменится, — отозвался взбешенный Партев. — Оставим это. Я хочу ответить Месропу на обвинения, которые он возводит на моих предков.

Он обернулся к Месропу, который в каком-то необычном унынии ждал его ответа.