Самые яркие звезды

Всего два слова, но они обволакивают меня, переполняют, потрясают все мои чувства и каждое в отдельности. А еще на меня снисходит покой, который я неизбежно ощущаю в его присутствии. И поднимаю глаза – убедиться, что это он, хотя и так знаю. Конечно, стоит надо мной, не сводя карих глаз с моего лица в поисках… воспоминаний? Лучше бы он так не смотрел.

Народу в небольшом зале полно, а кажется, будто вокруг пусто. Нашу встречу я заранее отрепетировала, но он сорвал сцену, и я растерялась.

– Как у тебя это получается? – спрашиваю я. – Я не видела, как ты вошел.

Боюсь, мой голос звучит излишне сурово или нервно. И все же удивительно – как он так ухитряется? Он всегда хорошо умел молчать, а еще незаметно передвигаться. Качества, воспитанные армией.

Жестом приглашаю его сесть. Он опускается на стул, и тут только я замечаю, что у него борода. Четкой линией она обрамляет скулы, закрывая нижнюю часть лица. Это что-то новое. А как же – он всегда соблюдал правила. Волосы полагалось стричь коротко и тщательно причесывать. Усы разрешались – небольшие, не ниже верхней губы. Он как-то подумывал отрастить усы, но я его отговорила. На таком лице усы выглядят пошловато.

Он берет со столика меню.

Капучино. Макиато. Латте. C молоком. Черный.

Когда это все стало так сложно?

Даже не пытаюсь скрыть удивление.

– Ты полюбил кофе?

Он качает головой.

– Нет.

На суровом лице появляется полуулыбка – и я сразу вспоминаю, почему в него влюбилась. Мгновение назад я могла смотреть в сторону. Теперь – нет.

– Не кофе. Чай.

Он без пиджака, рукава джинсовой рубашки закатаны выше локтей. На предплечье видна татуировка. Дотронься я до его кожи – обожгусь или нет? Конечно, я этого ни в коем случае не сделаю и потому перевожу взгляд куда-то поверх его плеча. Подальше от татуировки. Подальше от воспоминаний. Так безопасней для нас обоих. Я прислушиваюсь к окружающим звукам, пытаюсь свыкнуться с молчанием. Я и забыла, как может угнетать его присутствие.

Неправда. Ничего я не забыла. Хотя и хотела бы. По каменному полу цокают сабо – официантка. Писклявым голоском заявляет, что он «категорически обязан» попробовать новый мятный мокко, и мне смешно: я помню, как он ненавидит мятный вкус, даже в зубной пасте. Помню розовые ошметки пасты с корицей в раковине – и как мы из-за них цапались. И почему я не наплевала на мелкие обиды? Уделяй я больше внимания тому, что происходило вокруг, все могло сложиться иначе. Наверное. Или нет. Я согласна признаться в чем угодно, только не в этом. В общем, не знаю. И знать не хочу.

Еще одна ложь.

Каэл просит черный чай без всего, и я стараюсь не смеяться. Он такой предсказуемый.

– Что смешного? – спрашивает он, когда официантка отходит.

– Ничего. – Я меняю тему: – Ну, как ты?

Понятия не имею, о какой ерунде говорить на этом кофейном свидании. Мы ведь и завтра встретимся. Однако, поскольку мне пришлось приехать сегодня, я решила: пусть первые неловкие минуты пройдут без посторонних. Похороны для такого не годятся.

– Неплохо. Учитывая обстоятельства.

– Ясно, – вздыхаю я, стараясь не думать о завтрашнем дне. Мне всегда удавалось притвориться, что земля не горит у меня под ногами. Ну ладно, в последние месяцы было проще, но вообще это моя вторая натура – пришлось научиться после развода родителей, еще до окончания школы. Порой мне кажется, что моя семья потихоньку исчезает. Нас все меньше и меньше.

Голос Каэла звучит ниже, чем обычно. Таким я слышала его в те душные ночи, когда мы засыпали с открытым окном, а утром вся комната была в росе, и кожа у нас становилась липкой. Мне очень нравилось проводить кончиками пальцев по его гладкому подбородку, по теплым, иногда наливавшимся жаром губам. На юге Джорджии воздух такой влажный, что, кажется, можно его пить, и у Каэла часто подскакивала температура.

Он кашляет, и я возвращаюсь в настоящее. Его мысли я читаю так же ясно, как неоновую надпись «Чашечку кофе?» на стене.

Ужасно, что мое прошлое не отделить от Каэла. Это все осложняет.

– Кари, – мягко говорит он и касается моей руки. Я ее отдергиваю, словно обожглась. Теперь странно вспоминать о той жизни: я не знала, где кончается он и начинаюсь я. Мы были одно. Совсем… совсем не так, как теперь. Раньше я радовалась, когда он просто произносил мое имя, – и делала то, что он хотел. Да, я давала этому человеку все, чего он желал.

Я думала, что уже почти исцелилась от воспоминаний на тему «я и он», исцелилась хотя бы настолько, чтобы не вспоминать его голос, когда я будила его рано утром для разминок, или как он вскрикивал по ночам. Голова идет кругом: если не заблокировать воспоминания, они просто разнесут меня на куски – прямо здесь, в этой кафешке, перед ним.

Заставляю себя кивнуть и принимаюсь за латте – нужно протянуть время, пока найду слова.

– Ну, да, в норме, ведь похороны – моя стихия.

Смотреть ему в лицо я не решаюсь.

– Ты все равно ничего не могла сделать… – Он умолкает, а я пялюсь в свой кофе. Провожу пальцем по трещине на чашке. – Карина. Посмотри на меня.

Качаю головой: не хочу я прыгать за ним в этот омут.

– Все нормально.

Умолкаю – и вижу его лицо.