Самые красивые корабли

Она часто рисовала деда и бабушку. Вот Токо, низко склонив голову, мастерит нарты. Тщательно выписаны руки, лицо и дальний берег моря, заваленный обломками льда… Эйвээмнэу выделывает нерпичью шкуру, распластав ее на широкой доске. Кэркэр бабушки низко опущен, и поверх меховой оторочки лежит ее грудь. Однако не было ничего натуралистичного в этом изображении. Рисунок излучал добро, тепло и свет большой и настоящей жизни, полной трудов и радостей, забот о детях, о муже…

Иногда на листе была нарисована яранга. То вблизи, то издали… Морские берега Нутэна, дальние острова. Птицы, песцы. Вертолет в воздухе. Собачья упряжка и девушка-каюр. Он искоса бросил взгляд на Айнану. Но она была занята делом — осторожно и сосредоточенно водила острым резцом по едва наведенному на моржовый клык рисунку.

Тутриль глубоко вздохнул, и этот вздох в тишине яранги показался неожиданно громким. Айнана подняла голову, вопросительно посмотрела на Тутриля, прислушалась и вдруг сказала:

— Ветер утих!

Токо глянул на неожиданно прояснившееся и посветлевшее дымовое отверстие и удивленно произнес:

— Так заработался, что и не заметил прихода хорошей погоды.

Он открыл дверь. На гладкой снежной стене отпечатались тонкие дощечки и ручка из куска моржовой кожи.

Совместными усилиями осторожно отгребли снег, пробили выход. Снаружи сияло солнце, и ничто не напоминало о том, что еще час тому назад бушевала пурга. Поверхность пологих сугробов матово сияла, глубокие тени таили стужу, но тепло от солнечных лучей явственно чувствовалось.

Тутриль махал легкой, но вместительной лопатой — китовой костью, насаженной на черенок, отбрасывая от дверей снег, и чувствовал, как ему хорошо вот так просто кидать свежий, еще не слежавшийся белый снег, двигаться, дышать холодным воздухом, вобравшим в себя всю свежесть тундровых и морских просторов. Рядом с ним работала Айнана, поглядывавшая на него с загадочной, чуть насмешливой улыбкой.

— Хорошо, — просто сказал Тутриль, втыкая лопату в снег.

— Я люблю, когда вот так неожиданно кончается пурга, — отозвалась Айнана. — И вообще люблю все неожиданное… А то ведь когда все знаешь наперед да еще долго ждешь, вся прелесть пропадает.

Тутриль слушал ее голос и чувствовал, как волна нежности не дает выхода словам. Да и говорить не хотелось… Хотелось подойти к Айнане, взять ее за руку, притянуть и прижать к себе.

— Когда я начинаю что-то новое рисовать, — продолжала Айнана, — я часто наперед и не знаю, что получится. Чувствую только настроение и желание рисовать.

— Мне очень понравились твои рисунки в альбоме, — сказал Тутриль.

— Это я так, — смутилась Айнана. — Пробовала, что может получиться. Я ведь по-настоящему-то рисованию не училась. В мастерской присматривалась да сама иногда упражнялась.

Аммана откинула капюшон и подставила лицо солнцу и легкому ветерку, похожему больше на ласковое дыхание усталого великана.

— А вон летит вертолет…

Звука еще не было слышно, но на ясном голубом небе, над далекими зубчатыми вершинами висела темная точка.

Вертолет быстро обрел свои очертания, довольно странные и уродливые для летательного аппарата.

— Долгое время я не могла привыкнуть к вертолету, — задумчиво произнесла Айнана. — А дедушка, когда впервые увидел, даже тихо сказал: что-то непонятное… А сейчас привыкли…

Вертолет низко пролетел над одинокой ярангой и унесся дальше к Нутэну, оставляя в леном небе легкий дымный след.

Айнана проводила его взглядом.

— Почта будет, новые журналы, газеты…

Из яранги вышел Токо и позвал Тутриля:

— К телефону требуют.

Тутриль вошел в чоттагин, темный от резкого перехода из яркого солнечного света, ощупью пробрался к пологу и взял холодную трубку.

Это был Гавриил Никандрович. Он спросил о самочувствии и поинтересовался, надо ли посылать за ним вездеход.

— Я сам приеду, — ответил Тутриль, — на собаках.

— Ну, воля ваша, — сказал Гавриил Никандрович. — Можно разок для интереса и на собаках прокатиться. В таком случае до завтра.

Тутриль положил трубку. На улице пела Айнана:

Высокое небо,
Чистое небо…
Ветер, идущий с теплой страны.
Летите, птицы, вестники счастья,
Несите на крыльях любовь и весну!

Тутриль вышел из полутемного чоттагина на солнечный свет.

— Хотите пойти со мной за льдом? — спросила Айнана.

Она стащила с крыши нарту, приладила потяг и положила большой тяжелый топор.

— Пойдем к Красивому ручью, — сказала Айнана, — там лед самый вкусный.

До Красивого ручья надо было довольно долго подниматься но склону. Зато оставшийся отрезок пути Айнана с Тутрилем промчались на нарте, тормозя пятками по убитому недавней пургой снегу.

Ручей как тек, так и замерз в стремительных струях, застыв голубыми, припорошенными снегом прожилками. Айнана постучала топором, и лед отозвался звоном.

— Что-то вы стали грустный и тихий, — задумчиво произнесла Айнана. — Наверное, надоело вам в нашей яранге.

— Нет.

— Вспоминаете Ленинград?

Тутриль отрицательно мотнул головой.