Самые красивые корабли

Корабль приближался в напряженной тишине, и даже собравшиеся на берегу люди перестали кричать и размахивать руками. Они всматривались в маленькие фигурки моряков, стоящих на палубе. Корабль замедлил ход, свернул паруса и бросил с грохотом якорь.

Гальмо подбежал к своей байдаре, обложенной подмерзшей галькой, и принялся заскорузлыми руками отгребать в сторону камешки, обнажая моржовую покрышку. Ногти ломались, суставы трещали от усилий и студеного камня. Старик огляделся, увидел дочь и крикнул ей:

— Юнэу, иди сюда, помоги мне!

Девушка подошла. Вдвоем они быстро освободили байдару от гальки и поставили на киль.

— Сбегай домой, принеси весло! — распорядился старик, подтаскивая ближе к воде байдару.

Юнэу пустилась вверх, к ярангам, и вскоре вернулась с двухлопастным легким веслом.

Старик уже столкнул байдару на воду.

— Атэ [Атэ — отец. ], не езди один! — взмолилась Юнэу, со страхом глядя на корабль.

— Будто впервые! — огрызнулся Гальмо. — Лучше садись со мной. Я поднимусь на корабль, а ты постережешь байдару.

Гальмо отчаянно греб, словно боясь, что там, на корабле, вдруг раздумают и повернут обратно, увозя с собой табак, дурную веселящую воду и другие лакомства белого человека, ставшие для чукчей привычными и мучительными в желании еще раз отведать их.

Байдара медленно приближалась к кораблю. У борта сгрудились моряки, с любопытством наблюдая за приближающимся суденышком и сидящими в нем стариком и девушкой.

Юнэу чувствовала на себе их взгляды и боялась поднять глаза. Она смотрела сквозь тонкую моржовую кожу байдары на переливающиеся струи океанской воды.

До слуха Юнэу доносились какие-то лающие звуки, извергаемые глотками моряков. Гальмо, подбадриваемый ими, налегал на весло и кричал в ответ:

— Иес! Иес! [Иес! Иес! — Да! Да! (англ.).]

Байдара мягко ткнулась носом о деревянный борт корабля.

Возгласы иноземцев походили то на птичий разговор, то на что-то совершенно нечленораздельное, и непонятно было, как они понимают друг друга.

Гальмо удивительно ловко для его возраста перевалил через борт и оказался на палубе.

— Подожди меня здесь! — крикнул он дочери. Юнэу взяла отцовское весло и отплыла от борта. Остановилась в некотором отдалении от корабля. Отец гнулся и что-то бормотал, как ему казалось, на языке белых людей. Моряки делали вид, что понимают его, громко смеялись и изо всех сил хлопали старика по плечу, по спине, заставляя его каждый раз вздрагивать.

Гальмо протянул пыжиковые шкуры. Несколько моряков вцепились в них. Гальмо опасался, что они разорвут нежную, тонкую мездру, и торопливо произносил:

— Табак… Пайп… Тии… [Пайп… Тиy… — Трубка… Чай… (англ.).]

С капитанского мостика спустился большой рыжеволосый мужчина. Он растолкал матросов, забрал у них шкурки, обхватил старика за плечо и повел за собой.

Юнэу встревожилась и подплыла ближе. Моряки снова собрались у борта. Они кричали, махали руками, явно подзывая к себе девушку. Один из них кинул в воду кусочек чего-то желтого. Юнэу подгребла и подобрала. Это оказалась початая плитка жевательного табаку. Она не успела еще пропитаться соленой водой и вполне годилась. Юнэу откусила край и кончиком языка отправила табак за щеку.

Моряки одобрительно закивали и принялись бросать табак, галеты, сухари. Юнэу деловито все подбирала, искусно работая веслом, и складывала на пустое сиденье отца.

Подарки падали все ближе и ближе к борту, заманивая девушку к кораблю. Юнэу это поняла и стала осторожнее. То, что оказывалось у самого борта, она ловко подхватывала веслом и подтаскивала к байдаре.

Иноземцы поняли, что таким способом им не перехитрить девушку, и перестали кидать подарки в воду… Они держали их в руках — цветные платки, ожерелья, стеклянные бусы, сухари, жевательный табак в красочной обертке и еще какие-то невиданные прежде вещи, — размахивали ими и орали, как кайры на птичьем базаре.

Отца не было. Юнэу встревожилась его долгим отсутствием. Она приблизилась к борту и стала кричать:

— Гальмо! Атэ! Гальмо!

Моряки загалдели, показывая пальцем на девушку, но Юнэу не обращала на них внимания, продолжая звать отца.

Гальмо появился в сопровождении того же рыжеволосого человека. Сразу было заметно, что старик хлебнул дурной веселящей воды. Улыбка застыла на его лице, будто примороженная, он что-то бормотал своему спутнику, дружески обнимая его за спину.

— Дочка! Моя утренняя птичка! — заверещал Гальмо. Он бывал таким ласковым, когда напивался или до одури накуривался мухомором. — Иди сюда! Влезай на корабль. Капитан обещает дать тебе много подарков.

Юнэу боязливо приблизилась к борту.

— Поедем лучше домой, отец, — взмолилась она. — Видишь, сколько я наловила в воде табаку… Поедем на берег…

— Да ты что! — протрезвевшим голосом крикнул Гальмо. — Когда еще нам так повезет? Влезай сюда и не разговаривай.

Голос отца был тверд и грозен.

Юнэу славилась своей послушностью. Она опасливо подвела байдару к кораблю. Капитан что-то пролаял матросам, и не успела Юнэу ничего сообразить, как оказалась на деревянной палубе. Следом за ней сильные волосатые руки иноземцев подняли на борт байдару.