Самые синие глаза

Три веселых горгульи. Три веселые ведьмы. Оживились, вспомнив далекие дни своего неведения. Они не принадлежали к сонму проституток, выдуманных романистами, великодушных и благородных, обреченных по вине ужасных обстоятельств скрашивать мужчинам их несчастную, скучную жизнь, беря деньги за свое «понимание» униженно и от случая к случаю. Не были они и юными девушками с несчастной судьбой, которые вынуждены на всех огрызаться, чтобы защитить свою ранимую душу от дальнейших потрясений, ожидая при этом лучших времен и твердо зная, что смогут сделать правильного мужчину счастливым. Они никогда не были и теми неряшливыми, неудачливыми шлюхами, которые не могут жить в одиночестве и потому начинают продавать и употреблять наркотики или пользоваться услугами сводней, чтобы довести до конца свое саморазрушение, не накладывая на себя рук только потому, что хотят отомстить отцу, давным-давно пропавшему невесть куда, или бессловесной матери. Если не считать басни о любви Мэри и Принца Дьюи, эти женщины ненавидели мужчин, всех мужчин, без всяких оговорок, извинений или предпочтений. Они ругали своих посетителей механически, с привычным презрением. Черные, белые, пуэрториканцы, мексиканцы, евреи, поляки, кто угодно — все были никуда не годными слабаками, все попадали им на язык, и каждому доставалось в полной мере. Они обожали их обманывать. Об одном таком случае знал весь город: они заманили одного еврея к себе наверх, набросились на него все вместе, ухватили за ноги, вытрясли содержимое из его карманов и выкинули беднягу в окно.

Они не уважали и женщин, которые — хотя и не были, так сказать, их коллегами, — тем не менее, обманывали своих мужей; постоянно или изредка — не имело значения. Они называли их «сахарными шлюшками» и ни за что на свете не хотели бы с ними поменяться. Они уважали лишь тех, кого называли «добрыми цветными христианками» — тех женщин, чья репутация была безупречна, хороших домохозяек, которые не пили, не курили и не бегали налево. Таких женщин они одобряли, хотя и не выражали своего одобрения открыто. Но мужей их они презирали, хотя спали с ними и брали у них деньги.

Невинность, по их мнению, тоже не была качеством, достойным уважения. Они считали свою юность порой невежества и сожалели, что не воспользовались своей невинностью лучшим образом. Они не были ни юными девушками в облике шлюх, ни шлюхами, жалеющими о потере невинности. Они были шлюхами в одежде шлюх, шлюхами, которые никогда не были молодыми и не понимали, что может быть хорошего в невинности. С Пеколой они вели себя так же свободно, как друг с другом. Мэри сочиняла для нее разные истории, потому что Пекола была ребенком, но истории эти были грубоватыми и слегка непристойными. Если бы Пекола выразила намерение жить так, как они, они бы не стали беспокоиться и отговаривать ее.

— А у вас с Принцем Дьюи были дети, мисс Мэри?

— Да. Да. Были. — Мэри засуетилась. Она вытащила из волос заколку и принялась ковырять ею в зубах. Это означало, что она больше не хочет говорить.

Пекола подошла к окну и выглянула на пустынную улицу. Сквозь трещину в асфальте пробился клочок травы, но лишь затем, чтобы попасть под жестокий октябрьский ветер. Она подумала о Принце Дьюи и о том, как он любил мисс Мэри. Как это — любить, подумала она. Как ведут себя взрослые, когда любят друг друга? Едят вместе рыбу? Ей вспомнились Чолли и миссис Бридлоу в постели. Он издавал такие звуки, словно мучился от боли, словно кто-то схватил его за горло и не отпускал. Звуки эти были ужасны, но еще страшней были звуки, которые издавала мать. Как будто там лежал кто-то другой. Может быть, это и есть любовь. Придушенные стоны и тишина.

Отвернувшись от окна, Пекола посмотрела на женщин.

Чайна решила, что не будет делать челку, и сделала маленький, но крепкий помпадур. Она умела сооружать самые разные прически, но любая из них придавала ей измученный и взволнованный вид. Потом она накрасилась. Она нарисовала себе изогнутые удивленные брови и рот в виде лука Амура. Через несколько дней она, возможно, сменит их на восточные брови и тонкий злобный рот.

Поланд запела своим сладким голосом другую песню:

— Я знаю парня, коричневого как шоколад
Я знаю парня, коричневого как шоколад
Когда он ступает по земле, земля ликует.
У него павлинья походка
Глаза как сияют как горящая медь
Улыбка словно сладкий, густой сироп
Я знаю парня, коричневого как шоколад.

Мэри чистила орехи и бросала их в рот. Пекола долго смотрела на женщин. Настоящие они или только кажутся ей? Мэри рыгнула, нежно и мягко, словно мурлыкнула кошка.

Зима