Самые странные существа

На следующий день, с утра, они пришли с Фельдером к складу ценностей, который оказался большим каменным зданием. У добротных дверей здания расхаживал угрюмый часовой. Начальник канцелярии по-приятельски хлопнул часового по плечу и попросил отворить "Сезам", по его выражению. Дверь заскрипела на несмазанных петлях, и офицеры проникли внутрь. Вскоре, откуда ни возьмись, появился хмельной Шарц с двумя солдатами. Пробурчав что-то часовому о несоблюдении инструкции о караульной службе, он прошел мимо.

Харман огляделся. Бетонный пол склада был заставлен ящиками и тюками. В сущности, все уже было подготовлено к отправке, оставалось только сверить имущество со списком.

– Вот, дружище Харман, – усмехнулся штурмбанфюрер, – валяй, забирай свои сокровища.

– Неужели все это поместится в мою машину? – спросил Харман.

– То, что не поместится, оставишь на следующий раз. Это как в том анекдоте…

Харман, не слушая анекдот, приступил к работе. Видно, подобное времяпрепровождение было не по душе Фельдеру, потому что он сразу вспомнил о неких служебных обязанностях и поспешил ретироваться,

По просьбе обер-лейтенанта Шарц и солдаты принялись помогать ему. После того, как солдаты по знаку Хармана распаковывали очередной ящик или тюк, он отмечал их содержимое в списке, и солдаты вновь упаковывали ценности. Шарц исполнял функции наблюдателя. Он поминутно чесал затылок плетью, крякал, восхищенно сопел и испускал многочисленные междометия. Воспользовавшись очередным перекуром, он спросил Хармана, действительно ли так ценны все эти вещи.

– Конечно, – позволил себе усмехнуться обер-лейтенант. – Не будем говорить о золотых изделиях, возьмем одни произведения живописи. Тут есть картины знаменитых голландских и итальянских мастеров XVI и XVII веков, а также работы лучших русских художников восемнадцатого и девятнадцатого столетий. А какую огромную ценность представляют православные иконы?! В общем, стоимость всего этого, даже по самой поверхностной оценке, составляет много миллионов…

– Рейхсмарок? – скептически переспросил ротенфюрер. – Не знаю, не знаю… Лично я бы… это… взял бы себе золотишко там, камушки, а не картинки… Вещь всегда есть вещь… Пальтецо, к примеру. Взял и носи… это… на здоровье. А вот эту мазню, – он ткнул плетью в одну из картин, -на себя не наденешь!

– Эти ценности, – медленно сказал Харман, не спуская взгляда с ротенфюрера, – нужны, в первую очередь, для блага великой германской нации.

– А я что? – смешался Шарц. -Я и говорю, значит… ну… великому рейху там… Так точно!

Они провозились в хранилище до вечера.

Да, в Харвице было сосредоточено большое и очень ценное собрание предметов искусства, картин и золотых изделий, вывезенных из России и Польши. Харман подумал, что его не зря послали сюда. Среди ценностей, "конфискованных" эсэсовцами на оккупированных территориях, были ценнейшие полотна разных веков, вазы, изделия из золота и мрамора, часы, драгоценная старинная посуда ручной работы, редкие экспонаты из всевозможных музеев и частных коллекций, гравюры на дереве и меди, ковры и гобелены. Все это был антиквариат, практически не имеющий цены…

Наконец все было отобрано, проверено и вновь упаковано. Харман посмотрел на часы.

– Разрешите… это… отбыть на ужин, господин обер-лейтенант? -спросил, переминаясь с ноги на ногу, Шарц.

– Можете быть свободны до завтрашнего утра. Машина готова?

– Так точно! Находится на стоянке… Может, прислать после ужина солдат, чтобы… это… грузить?

Харман на мгновение задумался.

– Не стоит, Шарц, – наконец медленно проговорил он. – Погрузим утром.

Уже дойдя до двери, он вдруг обернулся и, сам не зная зачем, спросил:

– Кстати, а где сейчас находится рядовой Верке?

– В карцере, господин обер-лейтенант, – осклабился Шарц. – Завтра его… это… в гестапо отправят, и поделом! Таким – не место в армии…

– А кто он по профессии?

– Не могу знать, господин обер-лейтенант. Вообще-то он сам – из студентов, но военная… это… специальность – водитель.

– Вот как, - сказал Харман. – Мне как раз нужен водитель на обратный путь.

– Не отдадут его вам, – буркнул Шарц. - Под трибунал положено таких, а я бы вообще кокнул его на месте. Ученый! Философ! – Он презрительно сплюнул. – Какой-то вонючий студентишка.. это… будет всякие идеи разводить!.. Развелось умников-то! Вот чем их воспитывать надо! – Он покосился на свой кулак и гневно засопел.

Когда Харман вышел со склада, на него накатило какое-то странное чувство, и он сразу вспомнил детские глаза, с болью смотревшие на него. С ним действительно что-то случилось, но он не мог никак понять, что именно. Он вдруг увидел себя как бы со стороны – молодого, здорового немецкого офицера со спокойным лицом и в безукоризненно сидевшей на нем форме мышиного цвета. Нахлобучив на лоб фуражку с высокой тульей и не видя перед ничего, кроме прозрачных детских глаз, он брел пo лагерю.

Потом оказалось, что он уже лежит одетый на кровати в своей комнатушке. Мозг его лихорадочно работал.