Самые страшные чтения. Третий том

– Плохой мальчик, – прорычал Крампус.

Выстрелил языком, и острый кончик с тошнотворным хлюпаньем пробил здоровяку горло. Тот попытался зажать рану ладонями, но тщетно: кровь толчками покидала тело, просачивалась сквозь пальцы.

Валентина Семеновна вскрикнула, отвернулась. Она слышала, как Крампус ломает несчастному кости, чтобы затолкать в свой безразмерный мешок; вздрагивала от предсмертных хрипов. Ей почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем возня за спиной стихла.

– Наследил.

Услышала старушка.

Она обернулась. Разбойник исчез; Крампус, словно извиняясь, указал на лужу крови на полу и не без труда взвалил на спину заметно потяжелевший мешок.

– Злодеев много развелось, – прохрипел он в ответ на немой вопрос. – С наступающим. Берегите себя.

И исчез, оставив за собой лишь кровь и следы талого снега в форме раздвоенного копыта.

Анастасия Пушкова У тебя за спиной

В детстве у меня, как и у всех, над кроватью висела пыльная дверь в другой мир – ковер. Растянутая, линялая тряпка, обиталище моли. Ковер смотрел глазами из кругов и ртами из треугольников. За сыпучей мазаной стенкой барачного дома спал школьный приятель Витька. Но у него на стене вместо ковра плакат с машиной, а у меня чудовище за спиной.

Чтобы не было так страшно, мы с Витькой каждую ночь перестукивались. Я отыскал гвоздь со свернутой шляпкой, пахнущий машинным маслом и ржавчиной, и потихоньку ковырял перегородку. Я надеялся, что, если в глазе-круге на ковре будет дыра, может, то, что обитает там, не выберется наружу.

– Витька, спишь?

– Не-а, моих нет дома, я один. У меня кто-то за печкой шуршит. Не мышь, прикинь? Жуть, да? – Голос Витьки был звонким, с задоринкой. Даже если и правда страшно – ни за что не покажет.

– Ага, жуть, – прислушался. Тишина. Но лучше бы кто-то шуршал, а не пялился в спину, стоило повернуться на другой бок. – Давай не спать всю ночь, будем болтать.

– Ага, – дохнуло из дырки в стене. – Здорово. Только погромче, чтобы не так шуршало.

Так мы и делали каждый раз, когда ветер выламывал шифер на крыше или вода капала из ржавого умывальника. За болтовней вроде и не так жутко, когда два мира кошмаров связаны дырой в ковре на стене. Глаз щурился, недовольно дышал сквозняком и звонким голосом Витьки.

Но однажды ночью Витька не ответил. Может, вся семья ушла в гости? И, как назло, моих дома тоже не было. А еще гвоздь куда-то закатился. Я отвернулся, положил подушку на голову и, как мог, старался заснуть. Только не думать о том, что за спиной. Но оно там. Смотрит глазами из кругов, ухмыляется ртом, полным гнилых зубов из треугольников, протягивает лапы и топчется по ногам, сминая одеяло. Взрослые говорили, что это просто усталость, но я знал, что это ходит оно, то, что пытается выбраться из ковра на стене.

– Костик, не спишь? Поговорим? – внезапно раздалось за стеной. От облегчения я едва не разрыдался. Значит, Витька все это время был дома. Вот только голос будто чужой, глухой как сквозняк.

– Вить, простыл?

– Нет, все прекрасно, – просипели из дырки за ковром.

– А чего голос такой?

Молчание. А потом вновь ответил звонко, громко:

– Боишься?

– Чего пугаешь? Я думал, это то…

– Что то? Трусишка, трусишка, маменькин сынишка.

– Хватит, сам хорош. Чего молчал тогда?

– Готовился. Теперь все, – дохнули в ухо.

– Что все?

– У меня тоже гвоздь, отойди-ка. – Из дырки посыпалась деревянная труха, будто ее жрал голодный древоточец. А потом брызнул тусклый зеленоватый свет, как от гнилушки. С ночником, что ли, спит? И кто тут трус? Захотелось рассмеяться. – Смотри, видишь меня? – спросил Витька.

– Где ты?

– Здесь. – Из ворса показался Витькин палец, поманил и исчез.

Дыра в круге стала явно больше. Витька постарался. Наверное, гвоздь побольше моего.

Я поспешно приник к отверстию, надеясь увидеть комнату приятеля. Но в тот миг, когда я должен был увидеть его, мне в глаз ткнулся палец. Длинный, куда длиннее, чем должен быть у человека. Острый ноготь мгновенно проткнул глазное яблоко, наматывая остатки глаза и нервов, и потянул в дыру. Мир почти исчез от боли. Я завопил. Хотел вырваться, сползти с кровати, но палец из дыры не отпускал уже пустую глазницу, притягивая все ближе и ближе.

– Кость, – снова сиплый голос, – иди сюда, это я, я здесь, мне так страшно… Шуршит…

Оно тянуло и тянуло, стараясь протащить меня сквозь крошащуюся дыру на ту сторону, целиком, по частям. С той стороны не оказалось ни комнаты Витьки, ни его самого тоже, я так и не попал туда, а остался между.

Наверное, ковер все еще висит в моей комнате, с проплешинами в густом ворсе, с кругами-глазами, с зубами-треугольниками, с жутью. Вот только меня он больше не пугает. Потому, что меня там больше нет.

Светлана Волкова Марфинька

В апреле, на Чистый четверг, у Кипряной слободы река принесла утопленницу. Положили ее на доски на берегу, и собрался слободской люд поглядеть. Утопленница была светловолоса, пригожа и как будто и не мертва вовсе – а прилегла тут и задремала ненароком. Даже румянец нежный сквозь прозрачную кожу проступал.