Самые страшные каникулы

— Сейчас не зима и не Рождество, — отмахнулась тетя Марина. — Сейчас лето и каникюль! Никаких блесток! Вы даже не представляете, на кого будете похожи, когда они в такую жарищу по вашим личикам потекут. Так что не краситься!

— Вот так всегда, — грустно сказала Лиза.

— Пойдем, дорогая, в самом деле, попьем чаю, — сказал мсье Верьер.

Хозяева вышли.

Лиза бросилась к нарядному рюкзачку, где хранила свои самые большие ценности, и достала коробочку с блестками.

— Возьмем с собой и там накрасимся. Главное — не забыть потом умыться! — сказала она заговорщическим шепотом и скомандовала: — Юль, прикрой дверь плотней!

Юля выглянула на площадку, взялась за ручку двери, и тут до нее донесся голос мсье Верьера:

— Интересные дела…

— Ты про вечеринку? — засмеялась тетя Марина. — А что, дети растут! Надо быть готовыми ко всему!

— Да нет, я про краску, — ответил Верьер.

— Я же запретила им краситься! — уверила тетя Марина.

— А вот интересно, эту вашу краску для лица можно учуять по запаху? — задумчиво спросил мсье Верьер. — Как обычную масляную?

«Надо сказать девчонкам, чтобы не вздумали краситься!» — подумала Юля и плотно закрыла дверь.

* * *

Когда часы пробили четыре, до солдата долетел стариковский голос:

— Жибе! Что ты все копаешься? Забыл, что нам нынче ехать в Нуайер? У моего кузена день рождения!

В саду появился невысокий старик — лысый, с оттопыренными ушами. На нем была белая рубашка без галстука и черный парадный костюм, слишком просторный для его худого тела. В руках он держал черную шляпу.

— Я быстро переоденусь, дедушка, — пообещал Жибе. — Мне осталась только эта статуя.

И он указал на фигуру, в которой затаился солдат.

— Смотри, его особенно аккуратно раскрашивай, — велел дед.

— В какие цвета?

— Уж и не помню, что он носил, — пробормотал дед. — Я его только один раз видел, да и то уже убитого. Но это не важно. Пусть будет все защитного цвета. Брюки, рубашка… Он же был солдат! Сапоги сделай черные.

— А какого цвета у него были волосы? — спросил Жибе. — Глаза?

— Глаза? — призадумался Николя. — Не знаю. Может, серые, а может, карие. Нарисуй серые. А волосы… седой он был. Седые у него были волосы.

— Старик?

— Может, и старик. А может, в войну поседел. Жизнь такая была, что запросто поседеешь! Я многих видел молодых, а седых.

— Не нравится мне, как у него зрачки сделаны. Как две дырки, — сказал Жибе. — Давай я глаза вообще замажу, а потом зрачки просто черным нарисую? И вообще неплохо бы подштукатурить фигуру. Растрескалась, щели надо замазать.

— Штукатурить — это пожалуйста, а глаза трогать не смей! За минувшие годы он этими глазами столько видел…

— А каскетку его какого цвета сделать?

— Каскетку?! — возмутился дед.

— Ну, шапку его, — поправился Жибе. — Какого цвета?

— Тоже защитного, — велел дед. — Как же он называл-то свою шапку… Ах да, пилотка! Вот там, как раз посередине, должна быть звездочка. Только звездочку у него сорвали, еще когда в плен взяли. Но ты ее нарисуй. Маленькую красную звездочку.

— Красная краска у меня есть, — кивнул Жибе. — А защитной нет. Может, его просто зеленой раскрасить?

— Я тебе покажу — зеленой! — рассердился дед. — Вот поедем сегодня в Нуайер, там и купишь такую краску, какую надо. Я бы сам эту фигуру покрасил, да руки трясутся, неаккуратно получится.

— Дедушка, а почему ты столько лет на сад и на эти статуи никакого внимания не обращал, а теперь вдруг спохватился? — осторожно спросил Жибе.

— Не обращал, потому что не обращал, — сердито ответил дед. — А теперь спохватился, это ты правильно сказал. Покрасишь фигуры — и откроем эту часть сада для всех детей. А то они играют на детской площадке на перекрестке, а там ничего, кроме одних качелей, нет, да и машины шныряют кругом. Пусть кто хочет, сюда ходит. Мне уже восемьдесят — неведомо, долго ли жить осталось, но, глядя на них, порадуюсь. Пусть на оленя лазят, на черепахе сидят. На качелях качаются. Девчонкам эта красавица понравится. И ты сюда обязательно своих знакомых русских приведи. Пусть на него посмотрят.

— На кого? — не понял Жибе.

— Да на солдата этого, — ткнул в статую пальцем дед. — Он ведь русский был. Как звали — не знаю, но точно знаю, что русский. И что он многим жизнь спас — это я тоже знаю. Ладно, иди переодевайся. Руки хорошо отмой, а то краской от тебя на весь дом нести будет.

— Иду, дедушка, — сказал Жибе, аккуратно ставя ведерки под дерево и накрывая их фанеркой. — Пять минут — и готов!

Он убежал, а дед близко подошел к статуе и посмотрел в темные провалы ее глаз — словно бы в глаза солдату заглянул.

— Ты прости, русский, что я о тебе забыл, — шепнул старик. — Когда мой сын умер, я так страдал, что совсем голову потерял. Мне в этот сад вообще было тяжело заходить. Все о сыне напоминало. Хотя первые статуи я сам ставил, не он… И тебе памятник ставил тоже я. Теперь стыдно, что забыл! Прости.

Старик помолчал, потер грудь и сказал — словно пожаловался солдату:

— Что-то мне в последние дни тревожно. Тревожно!.. Ну, мне пора. До завтра! Приду поговорить с тобой, былое вспомнить.

И старик, нахлобучив шляпу на свою лысую голову, пошел из сада.