Самые страшные войска

...По ним внезапно открыли огонь из крайнего дома. Кишлак был вроде бы брошенный, они не ожидали встретить здесь кого-либо. Короткие автоматные очереди и точные, редкие винтовочные выстрелы. Похоже, снайпер работал. Первого подстрелили взводного Нургалеева, пуля вышибла ему коленную чашечку. К нему кинулся радист Кестас, и упал сражённым рядом, схватившись за простреленный через броник бок. На живца ловят, суки. Все разом стали лупить по крайнему дувалу. Коля крикнул своему отделению "Прикройте!" и стал боком, потом по канаве пробираться к дувалу, оставаясь незамеченным. Подкравшись поближе и спокойно прицелившись, саданул в окно из подствольника. Не дождавшись, пока рассеется дым и пламя от разрыва, он подбежал ближе и швырнул туда же гранату. Выбив дверь ногой, ворвался в хижину и полоснул очередью вокруг. А уж потом осмотрелся. У окна лежал посечённый осколками древний седой дед с не менее древней английской винтовкой-буровкой. Впрочем, била буровка очень мощно и точно, броник навылет прошибала, уважали её за это и духи, и шурави. У дверей валялся разорванный гранатой бача лет тринадцати с китайским "калашом". И в глубине комнаты, у очага, лежали мёртвая молодая мать с убитым грудным ребёнком на руках, припавшим к ней, свернувшись в клубочек, словно котёнок.

Но, как говорится: "Мертвые – в землю, живые – за стол!" Ворвавшиеся во двор бойцы радостно завопили: там посередине стоял большой казан плова, только с огня, ещё горячий и вкусно парящий мясным запахом! Все радостно столпились вокруг, закатали рукава и стали есть его по-восточному, руками.

Коля скорее почувствовал, чем понял: что-то здесь не так. Зачем старику с мальчиком было открывать огонь против целого взвода солдат?

Ведь у них не было шансов против них, да ещё и своих домашних под огонь подставили. И плов... его бы хватило на полтора десятка человек, а в доме было четверо.

На кого столько приготовили? Елы-палы! Да ведь где-то рядом духи, эти двое просто прикрыли их отход!

Вдруг послышался тонкий пронзительный свист летящей мины и замкомвзвода Семенюк закричал:

– Ти-ка-а-й!!!

Все рванули в разные стороны, точно в центре казана с пловом рванула мина-крылатка, забрызгав солдат рисом, мясом и горячим жиром. Все целы остались, кой-кого лишь зацепило слегка, да те, кому попало за шиворот, корчились от ожогов.

Поели плова, твою мать. И тут с гор на них попёрли духи...

За этот бой ему дали медаль "За отвагу". Он никогда не носил наград, за одним единственным исключением: раз в год, в годовщину вывода войск, питерские ветераны собирались у памятника афганцам в парке Интернационалистов, что на углу проспектов Славы и Бухарестского. Там были все свои, там эти медали были к месту. Но как же он завидовал иногда тому американскому ветерану Вьетнама, что швырнул свои медали конгрессменам: "Мне не нужны эти награды за убийство!"

Сам бы он не смог так сделать. Да и дороги ему были эти награды, не сами по себе, а как память о прошлом. Но держа в руках "Отвагу", вспоминал то беспомощное тельце, скорчившееся у маминой сиськи. Какие-то журналюги поначалу донимали его с просьбами об интервью, просили рассказать о подвиге, о наградах. Он лишь отмалчивался: "Да какой там подвиг?" Считали писаки, что скромничает ветеран, а он просто не мог об этом рассказать. Не о расстрелянных же детях им говорить, не поймут они, борзопишущие. А ещё директор школы с завучем и комсоргом часто приглашали его в школу, на пионерские сборы и "уроки мужества". Хотели, чтобы он рассказал школьникам о героических советских воинах, с честью выполняющих интернациональный долг. Он вежливо отнекивался – некогда: работа, учёба, семья. Но ему так хотелось наорать на них:

"Идите в жопу, суки! Не лезьте ко мне в душу, ясно! Как объяснить людям, не бывавшим на войне, что такое война? Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Чтобы оставили меня наедине... с моей совестью".

Один дружок его закадычный, тоже ветеран, только дембельнулся годом позже, вдруг записался в охотничий клуб, закончил специальные курсы, потом получил в милиции разрешение на оружие и купил двустволку. Но охотиться не стал. Просто уехал на электричке в лес и там застрелился.

Коля, узнав об этом, скрипнул зубами. А ведь он тоже... присматривал ружьецо в охотничьем магазине. Это боль всегда с ним... и ни с кем не поделишься, разве что с такими же афганцами. Они поймут, но этим разбередишь их собственную боль, а потому они избегали таких разговоров.

"А сейчас наши выходят с Афгана. Сколько их, желторотых, необстрелков, не умеющих воевать, погибнет там зазря? Эх, меня бы туда, я бы и сам зря голову под пули не совал, и вас бы прикрыл. Вы ж зелёные ещё, пацаны совсем, сколько вас ещё увезут в цинковых ящиках."

Коля лежал, сжав зубами наволочку, чтоб жена не проснулась от его всхлипов, поливая подушку слезами.

"Возьмите меня к себе, пацаны! Я, ветеран этой войны, готов защищать вас, готов идти в прикрытие, хоть сейчас. Я готов, мне уже нечего терять, а вы ещё совсем молодые. Да только назад не берут. Не берут!"

Часть 3-я