Самый безумный из маршрутов

Иногда, когда небо было ясным, мы устраивали стоянку по-ковбойски, прямо на земле, под звездами. В одну из таких ночей я крепко спала, как вдруг в ночной темноте по моему лицу пробежал бурундук и разбудил.

Я крикнула: «Дэш, – и села. – Черт, кто-то по мне пробежал».

Он не ответил. Он был тих, как сама тишина, а затем вдруг подпрыгнул и стал меня щекотать, его быстрые пальцы бегали по моему лицу и телу, не останавливаясь. Я смеялась. Он тоже смеялся. У счастливых людей есть все, и они отдают все.

Мы с Дэшем бежали по тропе – вниз в яму, прыжок вверх, как на велосипеде. Начал моросить теплый дождь, а затем со всего неба из ниоткуда обрушился настоящий водопад. Потом вновь заморосило, поднялся горячий туман.

Дугласовы пихты и розовые цветы шиповника зависли в пелене дождя. Корни выступали, как круглые дверные ручки. Я повернула одну, чтобы открыть землю. Я промокла. Тяжелый от дождя воздух был теплым, а всего через две недели он замерзнет, и на землю выпадут плоские снежинки мягкого снега, скроют дорогу и сотрут мой путь. Было 7 часов, лес погружался в сумерки, и мы пошли быстрее. К ровной площадке, к лагерю и сну.

В висящем тумане и тишине я ощутила на запястье, в большом пальце и в правой брови сильный пульс, кровь стучала как барабан. В штате Вашингтон наступил сентябрь. Медведи и белки ели чернику и орехи, нагуливая вес, как их учили, как они будут учить своих детей. Они начинали накапливать жир, когда дни становились короткими, а утро кусалось морозом. Большая белка быстро пробежала вверх по толстому стволу, ее щеки были набиты желудями – запасами на зиму для детенышей. Я подмигнула ей. Я шагала по скользким корням, сдерживала равновесие, мне было грустно. Я подумала о маме: она поддерживала меня, как могла, давала мне все, но этого было недостаточно.

Мама обеспечивала тем, что считала необходимым – пищей, кровом и деньгами, даже уроками рисования, – но она не знала, что мне нужно было нечто другое, чтобы я расцвела.

Я не могу назвать то, что она не смогла мне дать, но сейчас, идя в тумане через густой зеленый лес, я чувствовала одиночество. У меня дергалась бровь. Мы резко остановились, чуть не врезавшись в людей.

Канадская пара, которую мы периодически встречали в городах и на тропе, возле их палатки в теплые вечера, остановилась и стояла. На вид им было года 22, оба были худые, высокие – из сельской Альберты. Похожи как двойняшки – мальчик и девочка. Оба поджарые, как ветки, и влюбленные. Они шли на юг, не в ту сторону, медленно. Девушка – я не могла вспомнить ее имя, а может быть, и не спрашивала – несла в тоненьких руках олененка. С глазами как темные фонарики. С тонкими ногами.

Я не могла отвести взгляд от его огромных глаз; это были глаза ребенка, но он болел и умирал. Меня это поразило. Он широко, но беззвучно раскрывал рот. Он казался существом из старой сказки братьев Гримм, в которой росли узловатые деревья с дуплами, а в них – гоблины, а ночь могла длиться полдня или всю жизнь. Было 12 сентября. Этот олененок родился слишком поздно.

«Мать бросила его», – сказала канадская девушка. Она была как кукла-марионетка, все ее тело состояло из длинных костей, она неустойчиво стояла на земле, ее руки, тонкие как палки, прижимали к телу олененка, от веса которого ее лопатки опустились. Острые кости девушки двигались и выпирали из кожи под неестественным углом, это был траурный танец костей под тяжелым грузом. Но олененок был жив. Он дрожал как трава на ветру. «Мы сидели и долго ждали, что она придет. У него идет кровь из копыта, у него заражение».

Она подняла его больное копытце. Оно распухло и было в два раза толще остальных трех, пушистое и розовое, из него вместе с бледной кровью сочился гной. Олененок дрожал. Канадская пара, стоя на коленях, несколько часов прождала мать олененка, отойдя от него на десять ярдов. Но она так и не вернулась. Они ждали еще, но это было безнадежно, и они забрали его.

«Ребята, у вас есть порошковое молоко?» Глаза девушки были красные, я поняла, что она плакала.

Мы не плакали, но нам было жаль. Я была опустошена. Мать оставила своего маленького олененка. Олененок был один с середины дня, может быть, дольше. Ему нужно было материнское молоко, он хотел пить. Сейчас он дрожал от истощения, его белки пожелтели, он был больше похож на выбеленный солнцем скелет птицы, который я видела в пустыне Мохаве, чем на детеныша, упитанного и ухоженного, который учится жить. Я не могла понять. Неужели мать не могла поухаживать за олененком пару недель, пока молодой организм не справится с инфекцией? Инфекция пройдет, когда срастутся сломанные кости. Эволюция подарила нам такую способность. Доброта закодирована в наших генах. Сейчас олененок был почти мертвым. Где его мать?