Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Ничего не изменилось. Я все так же переставляю одну ногу за другой, чувствую ручки кабутце в своих руках. Дует легкий ветерок, желтая пустыня преисполнена терпения. Я вижу верблюдов и руины Великой стены.

Позади меня с грохотом останавливается грузовик. Водитель спрыгивает и подмигивает – сначала издалека, потом протягивает мне руку. Он уже трижды видел меня на этой дороге. Каждый раз он сигналил и махал мне рукой, а сейчас он решил остановиться и узнать, понимаю ли я китайский. Он протягивает мне хами-дыню и улыбается.

– Это тебе, друг мой. Может, еще как-нибудь увидимся!

Потом он заводит свою гремящую машину, машет мне на прощание и уезжает. Я стою с дыней в руках в густом голубом облаке и откашливаюсь. А ведь как часто во время пути я злился на водителей грузовиков из-за шума, из-за вони, из-за безответственной манеры вождения, из-за вечного бибиканья…

Жара давит на меня. Только что я вышел из Дуньхуана с сорока литрами воды, а их уже стало гораздо меньше. Я тащу кабутце за собой через пустыню. Если я чую голод, то съедаю банку кукурузы, если я снова голоден, то ем банку фасоли. Если я очень голоден, я съедаю и то и другое.

Мне кажется, что самое красивое время дня наступает, когда солнце садится, окрашивая мир золотом. Воздух потихоньку остывает, а пустыня становится мягче и гостеприимнее. Я иду до тех пор, пока небо не начнет приобретать огненный оттенок, и тогда ищу место, где можно разбить палатку – не слишком близко к дороге, но и не очень далеко от нее. Главное, чтобы земля в этом месте была более или менее ровной.

Когда я устанавливаю палатку, от солнца остается лишь светлая полоска на горизонте. Все остальное небо постепенно из темно-синего становится черным. Звезды сияют. Их так много, что у меня возникает чувство, будто я стою на шарике внутри огромного пространства. Через четыре дня я прихожу в Лююань. Меня останавливает мужчина на мотоцикле.

– Я думал, что ты гораздо больше! – смеясь, замечает он. Оказывается, его шурин видел меня в Дуньхуане. Вот так вот. Новость добралась сюда быстрее, чем я. Я вспоминаю мифологическую женщину с ослом.

Один день я провожу в этом маленьком селении, гуляю по его улицам и беседую с его жителями. Они говорят, что это не оазис. Город существует благодаря окружающим его шахтам и каменоломням. Чтобы в Лююане можно было жить, приходится доставлять сюда воду издалека.

Впрочем, какое мне дело до этого? Я сажусь себе на вокзале в тенек и смотрю на вокзальную площадь. Я читаю вывески, рекламирующие еду и гостиницы, наблюдаю за пенсионерами, сидящими в тени и беседующими друг с другом, и на секунду задумываюсь, буду ли я плакать, когда мне придется покинуть Китай.

На следующий день я иду по шоссе уже не один. На углу меня дожидается человек. На нем черная одежда, а лицо ожесточенное.

– Я пойду с тобой, мой немецкий друг! – заявляет он с сильным акцентом.

Его зовут Якуб. Он уйгур, родился в Хами и работает водителем грузовика. Он хочет пройти со мной через пустыню. Я бросаю взгляд на его ноги: они обуты в черные кожаные ботинки. Солнце жалит с каждым лучом. Я наполнил кабутце припасами больше, чем на целую неделю. У Якуба нет ничего, кроме собственной одежды. Он говорит, что хочет дойти до города Хами, то есть примерно триста километров отсюда. Он пойдет вместе со мной, а когда устанет, просто поймает грузовик.

– Здесь все водители – мои друзья! – уверяет он.

Мы входим в знойную пустыню. Этот человек кажется мне странным. Что он ищет здесь? Чего ему от меня надо?

Я останавливаюсь, чтобы попить и предлагаю ему воды. Он отказывается. Сейчас, видите ли, рамадан, так что он сможет снова есть и пить только после захода солнца. Я смотрю на навигатор. Чуть больше десяти часов, мы посреди пустыни, солнце шпарит. Язык прилипает к нёбу, во рту сухо и противно.

Я быстро делаю пару глотков воды и запихиваю бутылку обратно в кабутце. Вообще-то я хотел бы еще что-нибудь перекусить, но решил подавить в себе это желание. Камеры я тоже почти не достаю. Я совсем не знаю этого человека, и мы здесь одни.

Мы идем по пустыне. Он много болтает, и по нему нельзя сказать, что он чувствует голод, жажду или усталость. Он говорит о том, что хочет в Россию. О том, что уйгурам приходится в Китае тяжело. О медной шахте, в которую его семья вложила много денег, а потом выяснилось, что в ней недостаточно металла, чтобы она могла стать прибыльной. О своей трудной и низкооплачиваемой работе водителем грузовика.

– В России все по-другому, – говорит он, – или в Турции! Но здесь, в Китае, жизнь не очень хорошая.

Он показывает на два пыльных следа вдали и говорит:

– Это тоже грузовики!

Я спрашиваю, почему они не едут по шоссе, и в ответ получаю удивленный взгляд.

– Экономят на таможенных пошлинах! Объезжают посты.

– А разве это не опасно?