Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине

В тот день Ленин послал за Сталиным для важного разговора. Иосиф догадывался, о чем пойдет речь. Несколько раз до того, чувствуя приближение болезни, Ленин просил, в случае если с ним случится паралич, дать ему яду. Иосиф обещал, считая за лучшее не спорить, благо это ни к чему его не обязывало, но теперь пришла пора отвечать за свои слова – Ильич, как он и предчувствовал, напомнил ему обещание. «Теперь момент, о котором я вам говорил, наступил, у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Иосиф выкручивался, как мог, уверял, что болезнь не так уж безнадежна, что врачи дают вполне благоприятный прогноз, и сумел убедить больного. А напоследок заверил, что если надежды действительно не будет, то он выполнит свое обещание. Во время этого свидания Ленин сказал ему: «Вы самый жестокий человек в партии, вы можете это сделать».

В этот день Иосиф не желал ни с кем разговаривать. Самый жестокий? Не Троцкий, который расстреливал людей тысячами. Не сам Ильич, отдававший аналогичные приказы и все время упрекавший Сталина в мягкотелости и либерализме. Нет, он сам время от времени говорил о своем «каменном сердце», но он всегда надеялся, что те, кто его знает, в это не верят. Иосиф успокаивал себя, вспоминая, как Ленин сам порой признавался, что плохо понимает людей. Но все равно было обидно, и тем более обидно, что так сказал человек, которого он по-прежнему очень любил.

Он давно уже задумывался о двойной морали своих товарищей по партии. На теоретическом уровне они действительно были за свободу, равенство и братство всех со всеми. Но на бытовом уровне все было совсем иначе: старые эсдеки, «ленинская гвардия», все больше образовывали замкнутое сообщество, внутри которого были приняты совсем другие критерии и другой стиль отношений. Как разгневался Ильич, когда он отказался помочь больному Мартову деньгами из партийной казны. Возможно, он был тогда излишне резок. «Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего класса! Ищите себе для этого другого секретаря». Можно было сказать иначе, но он и сам рассердился. Но Мартов, пусть и враг, для Ильича свой. Троцкий – тоже свой, хоть они и ругаются постоянно. А он, Иосиф? И чем дальше, тем больше ему становилось ясно, что он этим людям чужой и они ему – чужие.

На какое-то время больному стало легче, но потом наступило ухудшение, и он вернулся к мысли о яде – и снова Иосиф Ильича обманул. Ленин так и не простил ему этого обмана. Как-то раз, разговаривая о Сталине, он сказал Крупской: «У него нет элементарной честности, самой простой человеческой честности». Теперь между ними не было и следа былой близости, и все, что делал Иосиф, Ильич воспринимал с раздражением.

В довершение всего именно на Сталина взвалили обязанность следить за личным режимом вождя. Это было непросто – Ленин упорно не желал считаться с запрещением работать. Как только он нарушал этот запрет, ему тут же становилось хуже, но он все равно с упрямством ребенка пренебрегал предписаниями врачей. 16 декабря с ним случился частичный паралич. Тогда пришлось апеллировать к последнему средству – партийной дисциплине. 18 декабря Пленум ЦК принял решение: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». Иосиф предпочел бы, чтобы это поручение дали кому-нибудь другому – но кому? Это была и сама по себе малоприятная обязанность, и, что еще хуже, роль «тюремщика», учитывая ленинское упрямство и раздражительность, неизбежно вела к еще большему ухудшению отношений. Но все вышло еще хуже, чем можно было ожидать…

Сестра Ленина Мария Ильинична, которая все время была при нем, вспоминала: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В.И. не рассказала чего-либо Н.К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться… И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».

На самом деле все было немножко не так, и нарушение режима было гораздо серьезнее. Несмотря на запрещение врачей, Крупская разрешила Ленину продиктовать письмо Троцкому. Поэтому-то Сталин так и рассвирепел – ведь если Ленин написал письмо, значит, его постоянно информировали о происходящем в стране. Что она делает, она ведь знает, что для него это смерти подобно! Едва узнав об этом, он снял телефонную трубку. Надо было остыть, но иногда и Сталин терял выдержку. Он позвонил Крупской и поговорил с ней очень сурово.