Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Хотя у многострадальной императрицы был явный талант к хлестким отповедям, Ирен пренебрежительно замечает, что своим неодобрительным отношением к шалостям мужа Евгения «выражает самые буржуазные настроения». При дворе Наполеона, так же как потом и при дворе Берти, великосветским супругам не положено было открыто выступать против адюльтера своих партнеров.

Ирен цитирует одного рогоносца, который находчивостью сумел скрыть свое смущение. На одном из приемов у Наполеона и Евгении он был замечен рыскающим по дворцу в поисках своей жены, и кто-то из придворных спросил, не ревнует ли он.

– О нет, – нашелся обманутый муж, – жена-то всегда вернется, но сегодня у нее на шее бриллиантов на 538 000 франков.

Взлет Ирен, как и ее падение, случились в тот день, когда подошла ее очередь делить ложе с Наполеоном. Дело было в Ch^ateau de Comp"i`egne[102], императорской зимней резиденции к северу от Парижа, где Наполеон установил карусель, чтобы смотреть, как кружатся женщины и как «взлетают их юбки, оголяя ноги».

В саду после долгих маневров Ирен наконец попадается на глаза Наполеону, и он увлекает ее на прогулку, где осыпает комплиментами, восхищаясь ее красотой и элегантностью, и подкрепляет свои слова поцелуем. (После чего, жалуется она, ей пришлось стирать с губ «вонючую смазку, от которой чуть не стошнило» – масло для усов Наполеона.) Он помогает ей забраться на сиденье карусели и смотрит на нее, пока она крутится, сверкая икрами.

Они расстаются, шепча друг другу `a ce soir[103], и мужа Ирен, на глазах которого и происходит это открытое ухаживание, отправляют в Париж со срочным – разумеется, выдуманным – поручением.

Слуга сообщает Ирен, что ей предстоит провести ночь в la chambre bleue[104] по соседству со спальней Наполеона. Она идет туда, ложится в постель и ждет его визита. Нервно поеживаясь в темноте, Ирен думает, что, если бы она испугалась и сбежала из этой комнаты, «даже мой собственный муж назвал бы меня глупой кокеткой и полной идиоткой». Наполеон в конце концов заходит крадучись через потайную дверь, и, как описывает Ирен, «моя судьба была решена».

Она признается, что рассчитывала надолго остаться любовницей, как Диана де Пуатье Генриха II или мадам де Ментенон Людовика XIV, и была совершенно раздавлена, когда Наполеон не пришел к ней в комнату на следующую ночь. Хуже того, на другой день он увлекает другую даму на такую же прогулку по саду, усаживает ее на то же сиденье карусели. Ирен понимает, что ее просто-напросто использовали как одноразовую императорскую подстилку. И вот она тайком пробирается к карусели, отвинчивает крепежный винт на сиденье и упивается от восторга, когда на следующий день новая фаворитка (которая продержалась дольше, чем одну ночь) падает с карусели прямо лицом в грязь. Все, включая Наполеона, смеются, и это означает конец нового любовного романа, потому что, как комментирует Ирен с типично французским остроумием, «человек выздоравливает, когда он болен, но умирает, когда он смешон».

Эта трагикомедия заканчивается, когда Ирен в гневе покидает Компьень, но она оставляет за собой последнее слово. Несколько месяцев спустя она случайно сталкивается с Наполеоном, который узнает ее и интересуется, вернется ли она ко двору.

– Ни в коем случае, – отвечает Ирен.

– Даже если я попрошу вас? – спрашивает Наполеон.

– Тем более если попросите вы, – парирует она. Touch'e[105].

III

Краткий визит Берти в Фонтенбло в июне 1862 года окончательно раскрепостил его и подарил невероятный опыт. Он только недавно стал мужчиной, а уже самые красивые, самые остроумные женщины Европы были готовы упасть в его объятия.

Это объясняет, почему Берти, как только перестал зависеть от матери, начал копировать образ жизни Наполеона и Евгении, с такой же легкостью переходя от официоза к неформальному общению (разумеется, в рамках приличий); объединяя при дворе людей самых разнородных – не только надутых сановников, но и успешных представителей других слоев общества (хотя сам Берти был не так подкован в литературе, как Наполеон); и, конечно, сохраняя негласное обязательство предаваться прелюбодеянию на любой домашней вечеринке, которое распространялось прежде всего на альфа-самцов.

Не будет преувеличением сказать, что, покидая Фонтенбло, Берти был готов мутировать в молодого Наполеона III, и этот процесс превращения впоследствии оттачивал, стараясь как можно чаще посещать Францию и создавая свой двор по образцу французского.

Когда Берти вернулся домой после ближневосточного вояжа с французским финалом, совсем не удивительно, что Виктория нашла его «сияющим и здоровым». Мало того, ее грешный сын теперь был готов, как она с удовлетворением отметила, «исполнить все пожелания матери и отца». Берти, явно очень довольный собой, проявлял такую дипломатичность, что впечатлил даже Альберта на небесах.