Самый красивый гриб

— Спички! — закричал я. — Спички есть?

Мишка порылся в карманах.

— На… я печку утром растопляла… — еле слышно сказала Зойка.

Я вырвал коробок у неё из рук:

— Грибы будем жарить. Дров давайте. Встали как… эти…

Костёр мы разложили под большой елью почти на краю оврага. Было темно в лесу, но не страшно.

— За меня не беспокоятся, — сказала Зойка, — мы уже третий раз до утра блуждаем.

Я нанизал на обструганную веточку шляпки боровиков, но держал их не над огнём, а над угольками уже сгоревшего хвороста.

Мишка и Зойка тоже жарили шляпки. Борька рассматривал Мишкины находки.

— Зачем тебе это барахло вместо грибов?

— Пригодится, — сказал Мишка. — Вон из той ветки боярки я сделаю фигурку «злюка».

Борька ехидно покосился в мою сторону.

— А из пенька со щупальцами выйдет скульптура «жадина». Понял? Из коры с веткой «альпинист» получится. Вот зачем.

Борька надулся. Зойка, стиснув руками коленки, смотрела на угольки. Мои грибы сморщились, стали совсем маленькими и немного подгорели. Я стаскивал их прямо с ветки зубами и ел, и это было очень вкусно.

И только я хотел ещё зажарить грибов, как пошёл дождь. Костёр зашипел, запарил и стал гаснуть. Мишка, Зойка и Борька перебрались под большую ель и прижались друг к дружке, а я сел за стволом с другой стороны.

— Давайте спать, чтобы не бояться, — сказала Зойка.

Она разгребла руками грибы в лукошке, достала с донышка полбатона и пододвинула лукошко поближе ко мне.

«Не дождёшься… ни за что не съем… не такой я человек…» — думал я, покраснев и сглотнув слюнки. Я ёрзал на своём месте и чуть не плакал, оттого что я такой злюка, а Зойка такая добрая со своим полбатоном, и мне надоело злиться на неё из-за «чижика», не всё же мне выигрывать…

Дождь всё лил и лил, но капли сквозь ветви не падали.

Я боролся с полбатоном изо всех сил, а потом дотянулся до него и стал есть. Я бы его съел незаметно для себя, если бы не посмотрел в этот момент на Зойку и не подумал, что еды ведь у нас больше нет, а Зойка проснётся голодная… Когда это мы ещё доберёмся до дому!

Но всё-таки я отъел от него половину, остальное осторожно положил обратно в Зойкино лукошко.

Потом я подобрал с земли мокрые крошки хлеба, и мне захотелось спать. Сначала я присел рядом с Борькой. Так было теплее. Он и во сне не выпускал из рук самый красивый гриб. Глаза у Борьки были слегка раскрыты, будто он сторожил свою корзину. Мне стало противно, и я сел рядом с Зойкой.

Она никак не могла удобно устроиться и всё перекладывала голову с одной коленки на другую. Потом Зойка сложила на груди руки крест-накрест и прижалась ко мне. Я улыбнулся и подумал: «Хм… вот дурёха…»

Её кудряшки щекотали моё ухо, но я даже дышать старался осторожно, чтобы не разбудить Зойку. Мне почему-то было её жалко. И ещё было жалко, что идёт дождь и нельзя подсмотреть, как грибы пробивают размокшую корочку земли…

Когда я проснулся, уже начинало светать. Я побежал на пригорок и залез на высоченную сосну, чтобы заметить, откуда покажется солнце. Я вспомнил, что оно выходило по утрам из-за колхозной бани. И, как только слева от меня показался его красный гребешок, я слез с сосны и растолкал Мишку, Зойку и Борьку.

— Пошли, я выведу. Разоспались…

Мы, позёвывая и зябко поёживаясь, побрели к солнцу и немного погодя вышли к просеке.

Её, как сцену, уже заливали сотни солнечных прожекторов. А в прожекторах порхали белые бабочки.

— Воображают, как девчонки, — заметил я вслух.

Зойка тут же сказала:

— Смотри! Вон жук летит!

Здоровенный жук летел мимо нас по прямой и вдруг — бац! — с разгона стукнулся лбом о дерево.

— Как мальчишка! — засмеялась Зойка.

Я раздул ноздри и приготовил кулаки, но она не намекнула мне про полбатона и не съехидничала.

И тогда я, ни на кого больше не злясь, вовсю разговорился с умным Мишкой. Мы вместе решали, почему у ящериц отрастают хвосты, а у бульдогов нет.

Борька еле тащил свою корзину и то и дело нудил:

— Когда же премия? Две давайте мне премии.

Я совсем не думал о самом красивом грибе и вдруг в сторонке среди кустиков костяники увидел огромную бурую шляпку боровика. Я развёл руки, как будто ловил голубя, и не дыша, на цыпочках пошёл прямо на гриб.

Но он и не думал бежать, и я встал на коленки перед этим огромным и добрым грибом. На его шляпке, свернувшись в клубочек, как кошка на крыше, лежала улитка и ползали мураши. Я подумал, что такой большой гриб, наверно, должен быть гнилым, и заглянул под шляпку. Она была ровная, светло-жёлтая и вся в капельках влаги. И пахло от неё, как от полной тарелки грибного супа.

Ни разу в жизни я не видел такого красивого гриба и всё смотрел на его крепкую ножку, уютно стоявшую на зелёном коврике мха, и на запотевшую шляпку, немного приподнятую кверху, как будто гриб, озябнув за ночь, смотрел на солнце. И я подумал: «Вот она — первая премия!»

Я вынул ножик, но увидел Зойку. Она шла, не замечая меня. Тогда я отошёл в сторону и притворился, что ищу костянику.

Зойка чуть не споткнулась о гриб и ахнула и тоже встала перед ним на коленки.

— Вовка!.. Вовка!.. Гриб!..

Я подошёл, посмотрел с удовольствием на гриб и сказал, пожав плечами:

— Ну, и что? Ну, гриб…