Самый лучший пионер. Том второй

— Мы с Юриком вместе твои книги читаем, — с улыбкой поведала она. — И музыку твою слушаем, — потускнела. — Ты играть не можешь, да?

— Не могу, — горько вздохнул я. — И петь тоже почти не могу — дыхания не хватает. А я и то и другое всей душой люблю.

— Бедненький, — погладила меня по голове Татьяна Филипповна. — И ручка болит, да?

— Уже не болит, — благодарно улыбнулся я ей. — Ничего, через месяц за роялем смогу сидеть, а к осени и все остальное подтянется. К зиме уже вообще забуду, что болел!

— Это не болезнь, Сережа, — на ее глазах выступила влага, губы поджались. — Это — злодейство, самое настоящее! Ну как в ребенка стрелять можно?

Вопрос не обо мне — общечеловеческий, так сказать, по совокупности пережитого опыта.

— Пока хоть один где-то плачет, быть довольным неудобно и стыдно, — тихонько пропел я и грустно улыбнулся. — Это, — окинул здоровой рукой окружающее пространство. — Мир боли и смерти, Татьяна Филипповна. В боли и через боль рождаемся, с болью живем, с болью умираем, — глубокий вдох, решительная рожа, оптимистичный тон. — Поэтому я книги и музыку сочиняю — люди читают, слушают, и им становится чуть радостнее жить. Мы просто пришли слишком рано — будущие поколения будут жить в гораздо более счастливом мире. Но мы, как часть великого круга жизни и звено уходящей из тьмы веков в светлое будущее цепи должны изо всех сил ради этого постараться!

Она плачет!

— Какой ты хороший мальчик, Сереженька! — взяв с тумбочки коридора платочек, она вытерла слезы. — А почему «Татьяна Филипповна»? Можешь называть меня баба Таня! А от книг и песен твоих и вправду легче становится — мы с Юриком все время их читаем и слушаем.

— Очень рад, что вам нравится! — от всей души порадовался я.

Пока все идет прямо неплохо.

— Поможете мне немножко раздеться? — попросил я ее.

— Ой, чего я стою-то, вспотеешь, простудишься… — засуетилась она, расстегнула пуговицы пальто, бережно сняла и повесила на крючок, взяла меня за руку и повела вглубь дома. — Мы тебя в той же комнате поселим, ничего?

А дом изменился: под ногами новая ковровая дорожка, жарко натоплено, а незакрытые комнаты по пути обзавелись мебелью.

— Спасибо, — поблагодарил за раздевание. — Мне эта комната нравится, очень вдохновляющий вид из окна. У нас в стране природа замечательная, я летом на гастроли поеду, на встречи с читателями, хочу как можно больше красивых мест посмотреть. На Алтае, говорят, прямо ухх!

В глазах бабушки промелькнула тоска. Варианта два — или тоже на Алтай хочет, или меня не хочет отпускать.

— А мы с Юриком все по городам да по городам всю жизнь, — с ностальгией в голосе улыбнулась она. — Но и мест красивых повидать успели! Я тебе потом фотографии покажу.

— Фотографии я смотреть люблю! — радостно соврал я.

— А ты знаешь, Сереженька, — умиленно покивав, перешла баба Таня на доверительный шепот. — Юрик у нас тоже стихи пишет!

Шагающий рядом с ней Андропов едва заметно поморщился — комплексует.

— Да вы что! — послушно «удивился» я. — А почему ты мне об этом не рассказывал, деда Юра?

— Скромничает он! — хихикнув, ответила вместо него Татьяна Филипповна.

— Я же не поэт, — развел дед руками. — Так, балуюсь.

— Почитаете мне, баб Тань? — попросил я к огромному неудовольствию деда.

Могу я себе позволить маленькую месть за недавнее «потрошение»?

— Обязательно почитаю, Сереженька! — расплылась она в ласковой улыбке. — Только сначала переоденем и накормим тебя, проголодался с дороги-то?

— Очень! — честно признался я и добавил. — Еще маме позвонить нужно.

— Маме обязательно позвони! — горячо закивала баба Таня. — Когда мне Игорек с Женечкой (дети Андропова от второго брака) не звонят, сердце не на месте. Ты так не делай, Сереженька — маму беречь надо.

— Я всех своих родных стараюсь беречь. И вас теперь буду, баб Тань! — широко улыбнулся ей я.

Критический удар, + 1000 очков симпатии, в глазах — бесконечная любовь к светлому мальчику «Сереженьке», губы расплылись в улыбке:

— Слышала! Сереженька, говорят, себе только инструменты покупает, зато всем остальным — что угодно. Весь в Юрика — он у меня тоже аскет, а мне ни в чем отказать не может.

— У нас с дедом много общего, — с улыбкой подтвердил я. — Вот и стихи те же — без природных задатков у меня бы ничего не получилось, а они — от него!

Иронично — Андропов больше поэт, чем я, который оригинальных, собственных стихов продуцировать не умеет совсем.

Пока я вещал, мы дошли до «моей комнаты» — из инструментов только рояль, тот же самый, дед похоже присвоил себе социалистическую собственность. Кое-что бабе Тане светлый мальчик может спеть, подыгрывая и одной рукой. А еще — натоплено так, что не продохнуть.

— Ух, жарко! — не стал стесняться я. — Можно я форточку раскупорю?

— А не продует? — проявила она заботу.

— Не-а, у меня здоровье крепкое, — заверил ее я. — С прошлого лета ни разу за год не простудился, представляете?

Пули-то не болезнь.

— Молодец какой! — умилилась она. — Тебе помочь переодеться?