Сзади сочно щелкнули ствольным замком, ружьё встало на боевой взвод, и чувства немедленно ко мне вернулись. Я успел выставить руку в бок и опереться на неё, после чего замер на месте, не дыша. Зелёный свет померк, заныли отсиженные, онемевшие ноги, ко мне вернулись запахи и звуки, а Антоха в величайшем сомнении потыкал в меня палочкой, переглянувшись перед этим с ружьеносцем.
— Только не стреляйте, — как можно более задушевнее попросил я их. — Всё уже, всё. И верёвку с шеи снимите, пожалуйста.
Антоха попытался заглянуть ко мне в глаза, но не преуспел, потому что петля веревки была накинута поверх марли, и всё-таки начал развязывать меня, перед этим на всякий случай крикнув Арчи.
— Да нормально всё с ним, — оторвался на минуту от работы маг, чтобы взглянуть на меня. — Отвязывай, и идите кашеварить, а сюда не лезьте. Но ты, Антоха, на всякий случай посматривай за этим летуном, хорошо?
И мы пошли. Я на всякий случай обошёл их беседку по широкой дуге, на ходу нацепив ремень и рассовав все свои вещи по карманам. А вот Александр на бережку с готовкой не спешил. Он здраво рассудил, что если начать все делать одновременно, то никуда не успеешь и начал с основного, с рыбалки, так что наша помощь пришлась как нельзя вовремя.
Антоху мы поставили разгребать привезённые с берега готовые разносолы, целую кучу заранее приготовленных салатов, закусок и заедок и вообще за сервировку, а сами взялись за горячее. Он, как хозяин, за уху, я за шашлыки, хотя я предпочёл бы наоборот. Любил я свежую уху, от неё такая приятная легкость в животе образуется и пользы много, не то что мясо на углях.
— Так ведь из осетрины шашлыки-то будут, — обрадовал меня Александр, с которым я поделился своими гастрономическими предпочтениями. — Какое мясо? И ты, кстати, с ними не спеши, их готовить полчаса делов. Ты их нанижи на шампуры, да в сторону пока, давай ухой займёмся.
— Ух ты, осетрина? — моментом перенастроился на шашлыки я, такое мы любили не меньше ухи. — Свежая? Да быть того не может.
— Откуда свежей-то взяться, третий день не просыхаем, — подтвердил мои опасения Александр. — Зимняя, на перемёты ловили по льду. Но ты не бойся, она не хуже, она магически сохранённая. И в уху её добавим, в самом конце, я сейчас только мелочь свежую выварю.
Он занялся делом и в процессе я у него узнал, что в селе имеется амулет мгновенной магической заморозки и разморозки, и вообще с ледниками у них всё нормально.
— У нас всё по уму, — рассказывал Александр, кидая потрошёную мелочь в медленно кипящий котел. — Ты пойми, это жизнь наша. Мало добыть, надо ещё и правильно сохранить. И не просто так, а чтобы и вкус и польза, всё осталось. Мясцом и рыбкой мы приторговываем, ягоды мороженые, опять же.
Я кивнул, соглашаясь, потому что знал, что рыбка из вот таких вот, ещё не сильно загаженных людьми мест очень ценилась. Одно дело ловить ее в Каменке, где стоят большие города, да еще и ниже выхода канализации, где она имеется, и совсем другое дело здесь, на нетронутой природе, в чистых и безлюдных протоках и озёрах.
И вот так прошло четыре очень хороших часа. Мы успели и приготовить, и немного похлебать ухи, порыбачить и позагорать в своё удовольствие. Рассказали последние байки и анекдоты, поговорили за жизнь с Александром, и я наконец-то познакомился с его помощником, которого звали попросту Лёхой.
— С колдуном у нас нехорошо получилось, — рассказывал Александр, косясь на беседку, где гном и староста уже успели поорать друг на друга в голос и теперь подчеркнуто общались между собой, но только через Арчи голосами, полными яда. — Ученик сильный был, да только не надо ему ничего, кроме реки. Раздолбай, одно слово. Но добычливый, в край! Как будто в оморочке родился. Все на рыбалку, и он на рыбалку. У всех херня какая-нибудь, а у него полная лодка белорыбицы. И на охоте то же самое. Вот и думай, что для села лучше. Рыбу он раздает всем желающим, на общество, а икру себе оставляет, для продажи. Мясо тоже, только шкурки себе берёт, пушнину. Крепко живет, даже кучеряво. Родители на него не нарадуются, им на колдовство при таком раскладе наплевать и растереть, да и девки все уже из-за него передрались, видный парень, кровь с молоком, и погулять не прочь. А колдунам же нельзя, тешат себя всю жизнь на сухую руку по сырым землянкам, видишь, какая история.
— Сублимация называется, — мне почему-то стало немного обидно за Егорыча. Вот так всю жизнь сидишь в землянке, людям помогаешь, а тебе в спину посмеиваются, хоть и по-доброму, а в случае неудачи с силой тебя пинком под сраку на остров или в монастырь, в награду за долгую службу. — Колдуны да монахи только на неё и уповают. Не надо оно им, вроде бы.