Самый неправдоподобный роман

— И пожалуйста, держи ее от меня подальше. У меня нет никакого желания с ней встречаться еще раз.

— Договорились. Я что-нибудь придумаю, — заверил его Монтгомери.

— До встречи! — Бросил Дэн через плечо, направляясь к кабинету своего начальника.

— Счастливо!

И мужчины разошлись в разные стороны.

Вернувшись домой, Джессика надолго заперлась у себя в комнате. Она села в кресло у окна и думала, думала, думала, пока не начала болеть голова так сильно, что, казалось, кто-то разламывает ее клещами изнутри. Неизвестно, сколько времени она просидела вот так, глядя на небо, ведь его синева напоминала ей бездонную голубизну глаз Дэна. В комнате было тихо и спокойно. А за ней бушевал целый мир, но она пока не хотела быть частью этого мира. Ей необходимо было это бесконечное, мучительное одиночество, чтобы принять самое важное решение в жизни. По пятам за мыслями об одиночестве пришли воспоминания о Дэне. Как-то он сказал, что больше всего в этой жизни боится одиночества. И он действительно был одинок; она видела это сама. А потом одиночества не стало, как по мановению волшебной палочки. И мир засиял для них яркими красками.

Джес закрыла глаза, и перед ее мысленным взором замелькал калейдоскоп картин, таких ярких и выразительных, словно они и не были частью прошлого. День рожденья Роберта Монтгомери — день их первой встречи, настойчивые просьбы родителей оставить Максвелла Колфилда и начать встречаться с наследником Джефферсона Уайтхорна, короткие встречи с Дэном в городе, его день рожденья и прием в особняке на Грин-Стрит, поездка в загородный дом, гроза и ночь любви, торжество в "Парадизе" и… Расставание? Неужели все? Конец истории? И Дэн это допустит? Как это ни странно, но то, что она испытывала в эти минуты, было сплошным противоречием. Хотя эти чувства можно было бы назвать и по-другому. Она хотела быть счастливой только с Дэном, а счастье с ним возможно лишь в том случае, если они перешагнут через чувства других. Такого расклада уже не могла допустить она сама. А значит, придется раз и навсегда решить эту головоломку, расставив все по своим местам. Как должно было бы быть изначально. Дэн — с Клер, а она — рядом с Максвеллом. Но боль им уже причинена, и пути назад нет, а вперед идти мешает стена, построенная на их боли…

Элвира тихонько постучала в комнату дочери, но ответа не дождалась. Она знала, что Джессика дома, потому что слышала, как она пришла, из своей спальни. Поначалу миссис Бичем не придала особого значения столь раннему возвращению ее домой, но уже прошло два часа, а Джес до сих пор не давала о себе знать. Чувствуя, как в душе нарастает беспокойство, Элвира постучала еще раз, но уже более настойчиво и громко. Наконец, послышался надломленный голос дочери:

— Кто там?

И женщина каким-то инстинктивным чувством поняла: с Джессикой что-то случилось. Ей плохо, больно, и эти слабость и боль против воли отражаются в ее голосе. А это значит, что она сейчас, как никогда, нуждается в ее поддержке и ласке. Стараясь не выдать, что она знает, как ее дитя страдает, Элвира ответила:

— Это я, дочка. Можно войти?

Джессика смахнула набежавшие слезинки и проговорила, нацепив на лицо маску непринужденности:

— Да, конечно, мама. Входи!

— Не возражаешь, если я немного посижу с тобой? — Спросила она, делая вид, что не замечает покрасневших от слез глаз дочери. — Отец еще не вернулся из офиса, а мне надоело ожидать его в одиночестве.

— Садись, — небрежно сказала Джессика.

Меньше всего ей сейчас хотелось быть в компании с кем-либо, даже со своей матерью, тем более с ней. Ведь Элвира сразу поймет, что с ней что-то не так. И, похоже, что она уже насторожилась и вот-вот начнет задавать наводящие вопросы.

— Ты сегодня решила не работать в офисе? — Осторожно поинтересовалась миссис Бичем.

Она сразу заметила, что Джессика чем-то опечалена. В комнате невольно ощущалось напряжение. Женщина знала, что в данный момент дочери хочется побыть наедине со своим одиночеством, но она так же знала, что сейчас ее любимому ребенку было плохо, и хотела взять хотя бы часть ее боли на себя. Все же как бы она ни старалась спрятать свою боль в самую глубь души, она давала о себе знать дрожащим и хриплым голосом, покрасневшими от слез глазами и взглядом, в котором застыла бесприютная тоска.

— Что-нибудь случилось? — Произнесла Элвира. — Прости, но обычно ты проводишь за работой весь день, а тут уехала, вернулась, заперлась у себя в комнате… На тебя это не похоже.

— Ничего особенного, мама. Все дело в том, что сегодня утром я поняла, что нельзя быть счастливой, причиняя боль.

— Ты имеешь в виду Максвелла?

— И не только его.

— Ах, вот, в чем дело! — Вырвалось у Элвиры.