Самый одинокий человек

– Я тоже так думаю, – согласилась Дора. – Был тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год, и Ван Гог ждал приезда другого художника, Поля Гогена. Говорят, весьма возможно, что Ван Гог написал «Подсолнухи», чтобы украсить ими комнату Гогена. Он создал много вариаций, не только эту. Но он молодец, что придумал такое, верно? Кое-кто говорит, что это неправда, но мне хочется думать, что правда. Что он нарисовал эти цветы в знак дружбы и гостеприимства. Мужчины и мальчики должны уметь создавать прекрасное. Всегда помните об этом.

И она скрылась на кухне.

Они слушали, как она перекладывает пирог на тарелку, открывает ящик с приборами, изливая свое счастье в песне.

– А посмотрите, как он писал! – воскликнула Дора, выброшенная из кухни в комнату новой мыслью. – Посмотрите на мазки. Их видно. Густые, мощные. Тот, кто сделал эту копию, скопировал и его стиль, потому что Ван Гог любил писать быстро, словно в припадке. И когда все сходится воедино – свет, цвет, страсть, – то…

В замке повернулся ключ, и она умолкла. Отец Эллиса прошествовал мимо них на кухню. Он ничего не говорил, только лязгал. Трах – поставил чайник на плиту. Брякали чашки, открывались и с грохотом закрывались ящики.

– Я ухожу на вечер, – сказал отец.

– Хорошо, – ответила Дора и проследила взглядом, как он вышел из комнаты с чашкой чаю в руке.

– И когда все сходится воедино, то… что? – спросил Эллис.

– Возникает жизнь, – ответила мать.

В следующее воскресенье снег шел сильный и задержался надолго, и мать повезла их в Брилл кататься на санках. Это первое из многих воспоминаний Эллиса о том, как Майкл искал внимания Доры в самом начале знакомства, как впитывал каждое ее слово, будто слова – зацепки на отвесном утесе. Он сказал, что в машине ему обязательно надо сидеть впереди, потому что его укачивает, и всю дорогу хвалил манеру вождения Доры, ее стиль, возвращал разговор к «Подсолнухам» и югу, цвету и свету. Эллис точно знал, что умей Майкл переключать передачи, он бы и это делал для Доры.

Мать вылезла из машины и застегнула пальто.

– Когда будете на вершине, не забудьте осмотреться. Смотрите так внимательно, словно вы художники и собираетесь все это изобразить. Может быть, вы никогда в жизни больше не увидите такого снега. Постарайтесь заметить, как он изменяет пейзаж. Постарайтесь заметить, как он изменяет вас.

– Обязательно, – сказал Майкл и целеустремленно двинулся вперед. Эллис посмотрел на мать и улыбнулся.

По сугробам, крутым склонам, пологим откосам они дотащили санки до мельницы. Оттуда открывался вид на окружающие холмы и фермы, прикрытые мехом горностая. Вдали мальчики увидели Дору. В красном пальто, укутанная теплым шарфом, она стояла, прислонившись к капоту машины – для тепла. Изо рта вылетало облачко. Майкл поднял руку.

– Кажется, она меня не видит, – сказал он.

– Видит, – ответил Эллис, пристраивая санки на самом краю склона.

Майкл снова помахал. Наконец Дора махнула рукой в ответ.

– Ну давай, поехали, – сказал Эллис.

– Сейчас, я только последний раз осмотрюсь.

Эллис сел впереди и крепко схватился за веревку. Ноги он поставил на полозья. Он почувствовал, как Майкл взгромоздился на санки у него за спиной. Почувствовал его руки у себя на талии.

– Готов?

– Готов, – сказал Майкл.

И они стали отталкиваться ногами, пододвигая санки вперед, пока сила тяжести не утянула их вниз, наращивая скорость и швыряя на неожиданных ухабах. Майкл крепко обхватил Эллиса за талию и визжал ему в ухо, они неслись вниз по склону, деревья слились в расплывчатую полосу, они пролетали навстречу людям, карабкающимся в гору, и вдруг полозья перестали касаться земли, остался лишь воздух и полет, и они двое, и их оторвало друг от друга, от веревки и деревяшек, и они грохнулись на землю, ошарашенные и оглушенные, в суматохе снега, неба и смеха, и притормозили только тогда, когда земля стала плоской, снова сдвинула их вместе и остановила.

Вскоре после своего четырнадцатого дня рождения Эллис пришел домой из школы и увидел, что мать тихо сидит перед своей картиной. Словно в церкви, когда люди стоят на коленях перед иконами, надеясь, что их молитвы будут услышаны. Он помнил, что не окликнул мать, испугавшись ее позы, устремленности в одну точку. Он пошел к себе наверх и всячески постарался выкинуть увиденное из головы.

Однако после этого он не мог не наблюдать за ней. Возвращаясь домой с покупками, она застывала, переводя дух, на крутых улицах, по которым раньше мчалась вихрем. Раньше она ужинала с аппетитом, а теперь лишь ковыряла еду вилкой, затем отправляла в холодильник, а позже – в мусорное ведро. Однажды в субботу, когда отец был на заседании книжного клуба, а Эллис делал уроки у себя в комнате, он услышал грохот посуды и побежал вниз, на кухню. Мать неподвижно лежала на полу, но, когда он бросился к ней, даже не подобрав сначала осколков, она схватила его за руку и сказала что-то странное:

– Ты ведь останешься в школе до восемнадцати лет, правда? И не перестанешь рисовать? Эллис? Посмотри на меня. Ты ведь…

– Да, да, – сказал он. – Да.