Самый опасный человек Японии

– Да, международные отношения будут скоро очень важны, – заметил отец. – Но там непросто пробиться. Все эти языки – это ужасно литературно. А ведь у тебя есть по-своему светлая голова. Ты не такой гений, конечно, каким, я уверен, был наш союзник Адольф Гитлер в твоём возрасте. Но определённые способности у тебя есть – а человеку способному, но незрелому легко сбиться с пути. Когда я вижу весёлого, честного, бесхитростного молодого человека твоего возраста, мне становится так грустно, что я теряю дар речи. Желаешь ли ты стать прямым, открытым юношей? Если ты направишь свои способности на изучение физики, химии или инженерного дела, ты достигнешь невероятных высот. Если ты сумеешь переключить ту энергию, что тратишь на литературу и чистописание, на одну из этих наук, ты сможешь многого добиться в жизни.

– Но ведь ты сам, отец, не изучал ни физики, ни химии, ни инженерного дела, – осторожно заметил Кимитакэ. – Да и Гакусюин за всю историю не дал ни одного учёного – наша школа готовит только будущих министров и дипломатов.

– Совершенно верно, – отец расправил кимоно на коленях, а его лицо приобрело торжественный вид. – Многие мужчины в нашей семье, включая меня самого, изучали право в университете. Но, сколько ни ищи, в нашем роду не обнаружишь ни одного художника, или писателя, или представителя других ремёсел.

(На этом месте Кимитакэ очень захотелось напомнить, что дедушкин диплом был сомнителен, а его более далёкие предки и вовсе умели в лучшем случае рис сажать, а с юриспруденцией сталкивались только когда их судили за браконьерство.)

– …Я настоятельно рекомендую тебе изучить право, особенно наиболее традиционную его ветвь – германское право. Оно позволит тебе оторваться от чистописания раз и навсегда.

(На этом месте Кимитакэ снова захотел напомнить, что вообще-то оно римское, а германское – это подраздел, причём поздний. Но опять сдержался. Ведь отец изучал право в университете, а он сам – пока нет.)

– К тому же если ты сдашь Особый Экзамен, то твоя карьера на государственной службе будет обеспечена. Ты очень быстро окажешься среди доверенных лиц министра. Например, я, хотя меня в детстве и не считали особо способным, приложил должное усердие – и смог выдержать этот сложнейший экзамен.

– Но отец, разве ты получил после этого хоть какое-то повышение? – не выдержал Кимитакэ. – Тебе скоро на пенсию, а ты до сих пор его ждёшь!

– В мирное время новых вакансий было немного, – невозмутимо ответил отец. – Но сейчас, во время войны, государство заинтересовано в новых кадрах и перспективы открываются великолепные. Разумеется, директор школы успел тебе это посоветовать, но решение принимаешь ты. И ты вполне можешь с ним не соглашаться – тем более сейчас, когда прежнему уже отрезали голову, а нового пока не назначили. Наш выдающийся союзник Адольф Гитлер совершенно правильно пишет в «Моей борьбе»: по-настоящему порядочный человек служит не человеку, а принципу, идее в её высшем смысле. Если честный монархист видит, что король губит сам принцип монархии, такой монархист выступит против самого короля!

Кимитакэ так и замер. Он и правда не понимал, как ответить на такой вот верноподданейший мятеж. И потому просто повернулся к приятелю и сказал:

– Юкио-кун, помоги мне собрать вещи.

Тот без единого слово поклонился – словно верный самурай господину.

– А что, разве школа не в Токио? – встревожился отец.

Кимитакэ быстро напомнил себе, где собирается учиться, – и на ум тут же пришло удачное оправдание:

– Трудовая мобилизация, – пояснил он. – Нас на военный завод отправляют. И там же начнутся первые занятия по языкам и международному праву.

(Кимитакэ не был уверен в существовании международного права, но отец тоже едва ли в нём разбирался.)

– Прекрасно, – отец снова вернулся к газете. – Кстати, я, пока тебя не было, посмотрел твою комнату. Там у тебя куча бумаг была со старыми каракулями, целые альбомы. И что-то мне подсказало, что будущему дипломату они ни к чему.

Кимитакэ так и замер на пороге лестницы.

– И что с ними? – спросил он очень тихим голосом. Ему вдруг стало очень трудно дышать.

– Порвал и в печку отправил, – как ни в чём не бывало ответил отец. – К чему беречь ненужное прошлое? Керосин нынче дорог, а тут на чай и чтобы обед разогреть хватило.

* * *

Кимитакэ зашёл в свою комнату и так и замер, не в силах двинуться с места. Ноги словно примёрзли к полу.

Душная комнатка совсем не изменилась – но теперь, с пропажей архива, она казалась совершенно пустой и бесполезной.

Обиды не было – для неё не оставалось места. В голове билось одно: не осталось ни чудом собранных таблиц, ни прорисовок, ни конспектов. Даже тетрадок с младшей школы не осталось. Всё, что он узнал о смертоносной каллиграфической магии, хранилось теперь у него в голове, а он ещё утром убедился, какое ненадёжное это хранилище. Отделят от туловища – и даже с собой уносить не станут.