«Самый полный STOP!!!»

Работал я котельным машинистом, а проще кочегаром. Правда, уголь лопатой не кидал, так как котлы уже были переделаны под мазут. Первый раз, спустившись в кочегарку, я с ужасом подумал как я буду управлять этими огнедышащими монстрами. Жутко было смотреть на эти ревущие топки. Автоматики конечно же не было ни какой. Лом, кувалда, факел и «мартышка» (специальный ключ для больших клапанов) - вот и вся автоматика. И тем не менее, человек привыкает ко всему. Я привык не бояться огненной стихии топок. С лёгкостью научился управляться с двумя, затем и с четырьмя котлами. Но работка была ещё та… До стерильности в кочегарке было далеко, но мы после каждой вахты мыли пайола

( металлические листы настила палубы машинно-котельного отделения).

соляркой и вытирали сажу где могли достать. Не давали нашему старичку зарасти грязью. По молодости всё легко. И стоять у колов, на ходу, по восемь - десять часов, тоже вошло в норму. Людей не хватало и работали с обработкой на полтора оклада. Получалось 165 рублей в месяц. Приличная сумма для молодого и не женатого парня, учитывая, что проживание и харчи на халяву. Экипаж в основном состоял из молодых ребят после «шмони» (мореходная школа специалистов рядового плавсостава) и командиров предпенсионного возраста, а то и пенсионеров преклонных годов, как наш старший машинист Феофаныч. Он врос в сталь этого парохода как дуб своими корнями в землю. Несмотря на преклонные года, он ровесник парохода, сохранил ясность ума, но передвигался с трудом. Был он почти лысый, толстый и вонючий. В своей вечной робе, не стиранной по несколько месяцев, и кожаной замасленной кепке, он вылезал из каюты только на ходу. С трудом спускался в машину и садился в кресло у конторки механика в дальнем углу так, что бы не мешать никому. В каюте он жил один. Никто не мог терпеть его запаха. Это была ужасная смесь солярки, масла, копоти и давно немытого тела. На стоянке жил затворником в своей берлоге и очень редко сходил на берег. Работник он был, конечно, никакой. Достаточно потрудился он в своей нелёгкой жизни и теперь просто доживал век в привычной обстановке. Был он вдов. Хотя были дети и внуки, была комната в коммуналке. Но держали его не из жалости, а за его феноменальные способности. Весь пароход был ему известен от киля (основная нижняя балка набора корпуса судна) до клотика (маленькая площадка на верхушке мачты) как своя кепка. По вибрации корпуса, ломающего лёд он определял скорость. В рёве котлов мог расслышать и определить какую форсунку надо менять или чистить диффузор (часть форсунки для распыления топлива). Старые огромные паровые насосы разговаривали с ним одним на понятном ему языке. Через палочку он, как доктор, слушал пульс машины и определял её неисправности. Ладонью измерял температуру бешено вращающегося коленвала и шатунных подшипников с точностью до градуса. И хоть не окончил он мореходного училища, советоваться к нему приходил даже стармех. Даже радист однажды смог восстановить рацию благодаря совету Феофаныча. На молодых он, конечно, брюзжал. Но не зло. И всегда выдавал ценные советы. Вот такой кладезь технической мудрости был наш Феофаныч.

Когда же он потерял способность обслуживать себя сам, его пришлось списать. Отцы командиры вызвали его родственников и устроили пышные проводы. Феофаныча помыли впервые за долгое время и одели в костюм, который оказывается хранился у него в рундуке. В кают-компании накрыли торжественный стол и усадили его во главе. Звучали хвалебные речи и тосты, а он плакал. Плакал потому, что знал, что это были поминки по нему при жизни. Жизнь его держалась только за «родное железо» (многие моряки так зовут свои пароходы) на котором он отходил много лет. А комната в коммуналке - это гроб. И правда, через неделю мы собирали деньги на его похороны.