Самый приметный убийца

– Американцы. Вроде так хорошо начиналось, коменданты дружат, а потом вдруг такое безобразие, вплоть до заговора… Вроде нацисты, а организовали-то американцы. И, получается, война закончилась и мы теперь не союзники? Тетка эта, из ЦРУ, вот змеюка, да?

Колька уставился на девушку, как на чудо-чудное.

– Никак не могу привыкнуть к твоей наивности, – признался он. – Сама вот комсомолка, политинформации и все такое… Откуда у нас союзники, Оль, ты что? Раздавили они Германию, теперь за нас примутся. Мы же им – как кость в глотке, противовес. Эх ты, голова.

– Ну как-то сложно во всех врагов видеть…

– А что делать? На то и расчет, что рано или поздно даже в светлую голову, в твою, например, закрадется мысль, что все это враки и все люди добрые. И все, готово дело, капут.

– Почему же так? – с интересом спросила Оля. – Сколько у нас союзников, помогали…

– Так они что, просто так помогали? – возмутился Колька. – Это тебе в фильме показывают, что американцы такие хорошенькие: «Ай-ай, русские – спасители-избавители!» Церэушницу вспомни, гадюку. Они нашими руками и жизнями Гитлера одолели, Германию на колени поставили, обязательно и за нас возьмутся, вот увидишь.

– Что-то ты сгущаешь.

– Вот, – он поднял палец, – видишь, что я тебе говорил? Ты уже вбила себе в голову, что все кругом такие добренькие, мол, если мы ко всем с добром, то и к нам тоже… ну, признавайся, так?

Оля улыбнулась, промолчала.

– Улыбайся, улыбайся. Цари вот реакционеры были, темные, и то понимали, что у России лишь два союзника – флот и армия.

– Да с чего ты в голову себе вбил, что все на нас напасть хотят? – нетерпеливо оборвала она.

– Да потому что – факты! Смотрят все и слюни пускают: чего это им все – уголь, нефть, леса, прочее, – а нам ничего? Несправедливо, что одной стране столько богатств. Надо отнять и…

– …поделить. А излишки продать на толкучке, чтобы накупить умных книжек про справедливость. Помню, – улыбнулась Оля, – хорошо еще, что государствами не Приходьки правят. Ладно, не увлекайся уж так, я с тобой не спорю.

Эта невинная военная хитрость помогла утихомирить Кольку, не на шутку развоевавшегося, поэтому разговор продолжился на куда более приятные темы. Но, конечно, просто так подобные мысли из головы не уходят, в этом Оле предстояло убеждаться на личном опыте еще следующие несколько часов. Поэтому в конце концов она не выдержала и задала маме зудящий вопрос:

– Мам, всем людям доверять надо?

Вера Вячеславовна, корпевшая над официальными бумагами, подняла глаза, ответила почти не раздумывая:

– Смотря кому и в связи с чем.

Оля ужасно удивилась:

– Что ты такое говоришь?

– Правду. Чистую правду. Ты же понимаешь, если речь идет лишь о тебе как о человеке. И вот тебе кто-нибудь клянется: Оля, никогда опаздывать не буду. Поверишь?

– Н-нет. Всякое может случиться.

– Но если вдруг обманул человек, опоздал. Прощаешь?

– Если случайно… ну, или извинится, то, должно быть…

– Вот. А теперь представь, что мне мастер-наладчик клянется: никогда, мол, не опоздаю, пить брошу, только не увольняйте. Верить или как?

– Я не знаю.

– Вот и я не знаю, – призналась мама, – он ведь не в первый раз клянется, и каждый раз – опять за свое.

Некоторое время Оля задумчиво помешивала ложкой в стакане, потом продолжила:

– Я, наверное, не так выразилась. Я, скорее, про то, надо ли во всем подвох подозревать или все-таки нет?

Вера Вячеславовна не удержалась, хмыкнула:

– Ой, доченька, умеешь ты поставить в тупик. Как же мне ответить тебе… Ну вот, допустим, если ты, как организатор, пионервожатая, будешь во всех врагов видеть, то, смею предположить, ничего хорошего из этого не выйдет. Согласна?

– Пожалуй, – кивнула Оля, невольно вспомнив Лидию Михайловну. Точь-в-точь ее мето́да. Хотя, если честно говорить, при ней такого безобразия с подпольем не было…

– Теперь представь себе… ну, скажем, того же Сергея Павловича. Если он всем верить будет, что нас ждет?

– Катастрофа, – хихикнула Оля.

– Согласна. Теперь представь меня, – Вера Вячеславовна постучала карандашом по бумагам на столе, – это, изволь видеть, отчетность по цехам, по нашей фабрике и по швейной, с которой договор у нас. Удивительное дело, но люди безукоризненного происхождения без тени кулачества в крови… как бы это сказать, то ли в самом деле не видят, то ли делают вид, что не различают «мое» и «государственное». Более того, не видят в этом ну ничегошеньки плохого.

– Как же? Разве это возможно?

– Представь себе. И причем именно потому, что другие труженики относятся к делу добросовестно, работают с перевыполнением… ну вот, допустим. – Вера Вячеславовна сверилась с бумагой: – На линии производства формируется припуск, это нормальная практика в расчете на последующую усадку – после стирки, в частности. Мы поставляем на швейную фабрику, а там складские работники приходуют строго по ярлыку. А остаточек – себе. Ну, а что? Государство не обеднеет.

– Ничего себе!