Самый счастливый день

Маслов пожал плечами.

— Анонимка?

— Может быть, — пробормотал он.

— А если навет?

— Вряд ли. — Он посмотрел вбок и поморщился.

Весьма и весьма осведомлён этот девятиклассник, размышлял впоследствии я. Комсомольский вождь. Похоже, он доверенное лицо. Но чьё? Того же Рагулькина?

Следующим был Камсков. Я начал с того, чем кончил в прошлой беседе.

— Серёжа, меня не в последнюю очередь интересует, откуда известно, что Арсеньева ходит в церковь?

— Не знаю, — ответил он.

— Но тебе-то было известно?

— Да. Она ещё с бабушкой в прошлом году… — он осёкся и быстро взглянул на меня.

— Не волнуйся, Серёжа. Я, как и ты, хочу ей помочь.

Он сжался тоскливо.

— Говорил вам, Николай Николаевич. Они её заклюют. Им только дай…

— Но Маслов утверждал, что не хочет публичных разборов. Ему дороже переходящее знамя.

— Дороже всего ему собственная карьера.

— Какая карьера в девятом классе!

— Вы не знаете? Он уже делегат районного съезда. Через год будет делегатом областного и так далее.

— К Арсеньевой он вроде бы не питает зла.

— Хм… не питает… Главное для него — выдвинуться на этом деле.

— В каком смысле?

— В любом. Как повернётся. Если выгоднее обвинять, выдвинется как главный обвинитель. Если защищать, будет главный защитник.

— Человек без принципов?

— Его принцип — добиться успеха, занять положение. А потом он будет творить добро. Так говорит. Ты, мол, Камсков, не понимаешь. Надо любой ценой занимать посты. Только там мы сможем делать доброе дело. А тут, внизу, мы бесправные мошки.

— Знакомая философия. Но, может быть, ты слишком строг? Он ещё молод, не сформировался. Я видел, как люди меняются даже в зрелом возрасте.

— До зрелого возраста он натворит, — произнёс Камсков.

— Как думаешь, зачем Леста ходила в церковь? — спросил я.

— Да боже мой! — воскликнул он. — Неужель не понятно? С бабушкой там была. Бабушку очень любила. Просто вспомнить, поплакать…

— Но кто же, кто же её там видел?

— Разве имеет значенье? Злых языков много. Главное, замять это дело.

— Серёжа, я сделаю всё, что могу.

Прозвенел звонок, захлопали парты. Я закрыл журнал и произнёс будничным голосом:

— Арсеньева, задержитесь на минуту.

Всех тотчас вымело из класса. Последним вышел Маслов. Он серьёзно, понимающе посмотрел на меня и плотно затворил дверь.

— Присаживайтесь, — сказал я, придвигая второй стул. — Как ваше здоровье?

— Неплохо, — ответила она, глядя в сторону. Лицо бледное, под глазами тени. Бедная моя девочка!

— Вас навещают из класса?

— Да. — Тихо и безразлично.

— Говорят, вы живёте одна?

— Да.

— Вы знаете, у нас, учителей, есть обычай приходить к ученикам в гости. Интересно видеть ученика не только в классе, но и дома. Как он живёт, как занимается… Вас навещал кто-нибудь из учителей?

— Нет.

— А вот мне захотелось… Может быть, вы не против? — Я придвинул ей заранее приготовленную записку: «Соглашайся. Так нужно».

— Я не против, — сказала она.

Я вздохнул облегчённо.

— Это ведь не нарушит ваши планы?

— Нет.

— Я мог бы сегодня после шести.

— Хорошо.

— А где вы живёте?

Она назвала адрес.

— Ну что же, до встречи. Надеюсь, я быстро найду ваш дом.

Перемена кончилась, все хлынули в класс, и Маслов снова посмотрел на меня со значеньем.

Погода в эти дни установилась. Лёгкий малоснежный морозец. Ледок. Схваченная предзимним оцепенением земля. На верёвке болтаются трескучие простыни. Тут же сидит угрюмая чёрная птица. Где-то я видел её. Именно эту. Она косит на меня круглым глазом. Она тоже знает меня. В конце концов не так уж всё просто в этом мире. Может быть, чёрная птица понимает больше в его устройстве, чем я. Может быть, она просто знает.Как Леста. Та ведь тоже взяла привычку отвечать на мои вопросы: «Я просто знаю». Боже мой, да откуда они знают всё? Девочка в красном берете и птица. Эй ты! Грач или ворон? Издали я не вижу. Ну-ка, расскажи мне, что знаешь. Чем кончится эта история? Для чего она завязалась? А вспомнил, вспомнил тебя, чёрная птица! Ты всегда сидишь на ветке большого тополя и смотришь в окно девятого класса. Да, да, я вспомнил. Может быть, ты наблюдатель? «Доверенное лицо»? Тех, кто затеял?А может быть, все они, невидимые взору, устроились, как в театре, и ожидают конца спектакля? Нет, право, я ощущаю чьё-то присутствие. Но чьё? Темнеет…

И вот я вновь в её доме. То есть впервые.Я говорю:

— Ты знаешь, что происходит?

Она прикладывает палец к губам.

— Что, что? — говорю я.

Она показывает взглядом в окно.

— Ты думаешь… — Я замолкаю. Впрочем, как знать. Может, она права. Это как раз тот случай, когда стены могут иметь уши. Что ж, если дело зашло так далеко, мы можем продолжить спектакль, начатый в классе.

— У вас симпатичный, уютный дом, — говорю я громко. — Печь с изразцами. Вы сами топите? Впрочем, лишний вопрос.

Кто может подслушивать, интересно? Какой-нибудь Валет или Петренко, сменные адъютанты? А может быть, сам? Несолидно. Или кто-нибудь из девчонок? Класс, без сомнения, взбудоражен известием, что я направился на Святую. А вдруг они все окружили дом и прилипли к окнам в нетерпении услышать или даже увидеть что-то из ряда вон?

— Вам нравится Чернышевский? — спрашиваю я.