Самый скандальный развод

– Заметано.

Осталось позвонить только Пульхерии, Женьке мою печальную историю передаст Икки. И я в третий раз пересказала сегодняшний ночной кошмар Пульке – она жутко разозлилась на Власа, обозвала индюком и, сказав, что привезли женщину с внематочной беременностью, отправилась на операцию, пообещав быть у меня в пять часов.

Первыми приехали Икки с Женькой и тут же обрушились на мою маму и Власа:

– О чем они думают?

– Ты городской человек. Я вообще не понимаю, как можно жить в деревне: дров наколи, воды принеси!.. Ужас!

– Тебе нужно отказаться! – в один голос сказали они, глядя друг на друга влюбленными глазами.

– Вот я бы тебя, майн либе, никуда не отпустил! Никогда! – трогательно проговорил Овечкин, а Икки зарделась от удовольствия.

Вскоре приехала Пульхерия – она все рассказывала о женщине с внематочной беременностью, до сих пор находясь под впечатлением от проделанной ею операции, потом, будто опомнившись, выкрикнула:

– Да как они могли прийти к такому решению?! Отправить тебя в глушь, где ты, кроме пьяных рож, ничего и видеть-то не будешь! Хотя... Все наши родители, кажется, немного того, – и Пулька покрутила пальцем у своего виска. – Ты слышала про Анжелкину мать? Ее, по-моему, можно не глядя в психушку определять! А взять моих гоголеведов! Тоже не лучше. Они решили теперь распределить обязанности – отец едет искать ребро Гоголя в Кишковерстск – господин Протычкин снова запудрил им мозги, утверждает, что оно находится в тамошнем краеведческом музее.

– С какой стати? – удивился Овечкин.

– Местные жители воспринимают его не как ребро великого писателя, а как останки основателя города – какого-то польского пана. А мамаша решила во что бы то ни стало добиться эксгумации трупа Гоголя. Отца убеждает, что будет ходить по разным инстанциям, а мне сказала, что если ей не разрешат официально, она преступит закон и сделает это собственноручно. Так что не ровен час, как к нам опять пожалует таксидермист Микола Тарасович Яновский со своими чучелами делать анализ ДНК.

– Они правда думают, что он потомок Гоголя? – удивилась Икки.

– Еще бы!

В этот момент в дверь позвонили, и в квартиру, словно смерч, влетела Огурцова, волоча за собой горько плачущего Кузьму.

– Кузенька!

– Как ты вырос!

– А как на Михаила похож! Такой же темный, чернобровый!

– Да подождите вы, он в туалет хочет! – раздраженно гаркнула почтенная мать семейства и, бросив микроскопические фигурные коньки на галошницу, поволокла ребенка по коридору. Кузя истошно орал.

– Она тоже с ума сошла! Надо же такого карапуза истязать! – заметила Пулька.

– Маш! Налей ему сок! Он пить хочет!

– Пойдемте на кухню, – предложила я. – Она, наверное, с этими спортивными секциями совсем его голодом заморила!

– Кузенька, хочешь омлетик? – ласково спросила Икки.

– Хочет, хочет. И я хочу – с самого утра ничего не ели! – призналась Огурцова. – Сначала были на гимнастике, потом поехали на бега. Кузьке на таком малюсеньком пони дали покататься! – умилилась она. – Потом вернулись домой, но пообедать не успели (опаздывали в художественную студию), а после фигурного катания сразу сюда.

– Огурцова, с тобой что-то не то происходит! Это я тебе как врач говорю! Такому малышу нужен режим, а ты его целый день таскаешь по каким-то студиям и секциям! – возмущалась Пулька.

– Во-первых, ты не педиатр, а гинеколог, а во-вторых, роди своего и делай с ним, что хочешь! У меня сейчас одна цель – отыскать у Кузьмы какой-нибудь талант, чтобы он мать на старости лет обеспечивал! – выдала Огурцова, в то время как Икки изо всех сил дула на ложку с омлетом.

– Я сам! – крикнул будущий кормилец и выхватил у Икки ложку.

– Правильно, нечего его баловать, пусть сам ест!

– А мама – слюха, такую-то мать! – вдруг брякнул Кузьма с набитым ртом.

– Что? Что ты сказал? – навострила уши почтенная мать семейства, подумав, что ослышалась.

– Слюха и плопойца, едлен батон! – проглотив омлет, отчетливо проговорило будущее дарование и незамедлительно получило по губам.

– Ах ты дрянь! Ну-ка вылезай! – И Огурцова, подняв чадо за руку и продержав секунды три в воздухе, потянула за собой в гостиную. – Свинья неблагодарная! Мать с ним везде мотается, покоя не знает, а он ее шлюхой обзывает! – и хлоп его по мягкому месту. А рука у Анжелки тяжелая, что у хорошего мужика.

– Слюха! – ребенок упрямо настаивал на своем.

Пулька с Овечкиным хохотали от души, а мы с Икки побежали за Анжелкой.

– Анжел! Ну он ведь не понимает, что говорит! Видимо, кто-то научил, а он повторяет! Не трогай ты его, он же совсем маленький! – уговаривала подругу Икки.

Огурцова стояла перед нами: ее толстые упрямые ноги, будто вросли в пол, чадо барахталось в ее руке, как жучок, перевернувшийся на спину, однако смелый мальчик Кузя не сдавался и вдруг как выкрикнет:

– Бъядь!

Почтенная мать семейства, побелев от ярости, опустила его на пол и отвесила ему крепкий подзатыльник. Кузьма наконец не выдержал и заревел, но сквозь слезы все же умудрился сказать:

– Все лавно плахая!

– Маша, тащи горох. Он у меня сейчас на горохе стоять будет! – сквозь зубы проговорила она.