Самый темный час

Я медленно выдыхаю, опускаю взгляд на льющуюся воду и подставляю под нее руки.

Спустя пару минут я вспоминаю и саму Еву: как она прибежала на площадь после выстрела. Мартин тогда выглядела иначе: прическа была другая и, кажется, волосы темнее. Но я очень хорошо помню ее крик, который задел и мою собственную боль. А еще помню, как ее, потерянную и разбитую, уводили под руки к медицинской палатке.

Черт возьми.

Мог ли иммун на самом деле заболеть и дойти до критичной стадии заражения?

Я долго сомневался в своем решении и общался со специалистами из исследовательского центра. Но они разводили руками и сыпали непонятными терминами и условными вероятностями, а в итоге и вовсе сошлись на версии, что в случае Лиама Мартина произошла ошибка, и его иммунитет оказался временным. А Фрэнк повторял, что «любая система не идеальна в самом начале» – даже процесс выявления иммунов. И хотя вопрос поставили на контроль, это был единственный подобный случай, поэтому лицо Лиама Мартина и сейчас до деталей предстает перед моими глазами.

Боже, Ева, мне… очень жаль.

Я задумчиво вожу пальцами по холодной воде. И как мне теперь смотреть в глаза Мартин? Зато ее отношение ко мне понятно с любого ракурса. Все произошедшее, от нападения во время проверки до драки в холодильнике и постоянного гнева и недовольства в мою сторону, как пазл, складывается в единую картину: я приказал убить ее брата.

Я подставляю под воду обе ладони, будто пытаюсь смыть с них несуществующую кровь, закрываю кран и вытираю руки бумажным полотенцем, которое машинально, но совершенно точно отправляю в мусорное ведро.

Что ж, для начала попробую хотя бы выйти. Не хотелось бы оказаться целью спецоперации «Выкури Инспектора из туалета».

Когда я возвращаюсь, Мартин заканчивает обработку Нейта.

– Теперь ты, – говорит Ева.

Я получаю возможность оценить ее топ и спереди, но сейчас мои мысли заняты совсем другим. Я никак не могу оторвать взгляд от Мартин, и в голове звучит ее крик: «Убийца!».

– И не смотри так на меня, – фыркает она, – я до твоего лица только со стула дотянусь.

Я присаживаюсь на край стола, где минуту назад сидел Нейтан.

Ева берет ватный диск и, замерев на секунду, подходит ближе – а потом еще, потому что изначально встала слишком далеко, чтобы провести внятную обработку повреждений.

Я замираю и на всякий случай обхватываю пальцами столешницу.

Сложно сказать, насколько Мартин некомфортно в этот момент, стоя рядом со мной на таком незаметном расстоянии. Пока она слишком сосредоточенно разглядывает мои ссадины, я рассматриваю ее лицо, и оно смешивается в моей голове с лицом ее брата. И вот я опять слышу крик на площади и ненадолго выпадаю из реальности. А еще чертовски тяжело дышать…

Оценив все, что требовалось, Ева подносит диск и принимается обрабатывать повреждение за повреждением.

Я перестаю двигаться и опираюсь на руки. В голове мелькает хаотичный калейдоскоп образов, но я не могу ухватиться ни за один из них. Поэтому просто смотрю на Еву, подмечая, как она хмурится и как обрабатывает мои раны, хотя могла в очередной раз послать меня ко всем чертям и оказалась бы права. На самом деле мне было бы гораздо проще, если бы она так и сделала.

Сначала Ева касается моих ссадин не особо уверенно, но с каждым разом ее движения становятся более собранными и четкими. В какой-то момент Мартин прижимает вату чуть сильнее, и я невольно шиплю в ответ. Что ж, это отрезвляет.

– Больно? – буднично интересуется Ева.

Я прищуриваюсь и внимательно смотрю на нее: что же происходит у тебя в голове, Мартин?

– Немного.

– Хорошо, – заключает Ева, пока я пытаюсь понять, какого цвета ее глаза.

Голубые? Нет, все же серо-голубые. Серо-голубые с тонкой медной каймой по краю зрачка.

Совсем как у ее брата. Но на площади в них я видел только черноту.

Я вспоминаю, как смеялась Мартин, когда мы застряли в холодильной камере.

«Почему? Почему с тобой?»

Не знаю, Ева. Я, правда, не знаю.

Она берет меня за подбородок и поворачивает мое лицо то вправо, то влево, словно проверяет, не упустила ли чего. С каждым ее прикосновением хаос мыслей в моей голове постепенно стихает, и вскоре я слышу только свое дыхание.

Ева Мартин, ты близко. Слишком близко.

Когда обработка подходит к концу, Мартин откладывает все на стол и внезапно переводит взгляд на меня.

Проходит секунда, вторая, третья. Ева продолжает молчать. Я непонимающе хмурюсь, затем вопросительно приподнимаю бровь. Не удивлюсь, если сейчас Мартин спросит про жестокость моей работы или про своего брата, в конце концов. Но ее вопрос повергает меня в полный ступор.

– Хэллоу Китти или парашюты? – В ее руках, будто она заправский фокусник, появляются два пластыря.

Что? О чем она?

Пользуясь короткой паузой, Ева кивает.

– Значит, Китти.

Она ловко отделяет защитный слой небольшого и, вашу мать, розового пластыря и быстрым движением надежно крепит его на моем лице – точно на месте пореза на скуле.

– Тебе очень идет, – заявляет Мартин и отходит от меня на пару метров.

Где-то в стороне раздается сдавленный хрюк Нейта, который, похоже, заметил творчество Евы.