Самый темный вечер в году

— Я горжусь тем, что ты была одной из моих девочек. Я говорю: «Смотрите на нее, она — одна из девочек «Матери милосердия», видите, как эта девочка светится?»

Из глаз Эми покатились слезы.

— Если бы я только могла поверить, что это правда.

— Не забывай, с кем ты говоришь, дорогая. Разумеется, это правда.

— Извините.

— Не извиняйся. Просто скажи ему. Он должен знать все. Это приказ. А теперь поспи, дитя мое, поспи.

И Эми поняла, что связь разорвана, хотя на линии вроде бы ничего не переменилось.

— Сестра Хасинта?

Ответа не получила.

— Ох, сестра Мышь, милая сестра Мышь.

Эми положила мобильник на прикроватный столик. Повернулась на бок, к Никки. Обняла собаку. Никки смотрела ей в глаза.

Эми трясло. Не из-за самого звонка. Потому что звонок мог означать только одно: грядет что-то ужасное.

Сестра Хасинта, сестра Мышь, уже десять лет назад умерла.

Глава 49

Писатель, который всегда распалял презрение Билли к человечеству, читая которого он всегда гоготал над кретинами, верящими в исключительность человечества, на этот раз страшно его подвел: прочитав первые сорок страниц, Билли ни разу не улыбнулся.

Дважды смотрел на фотографию, напечатанную на четвертой стороне суперобложки, и видел знакомое лицо. Пронзительный взгляд призывал читателя прочесть шокирующую правду на тех страницах, что размещались между обложками. Легкая усмешка говорила: «Если ты не будешь смеяться над той убийственной сатирой, тогда ты — из тех дураков, которых никогда не приглашают на лучшие вечеринки».

Писатель поменял издательство, но этим никак по объяснялось столь резкое снижение уровня, потеря мастерства рассказчика. И этот издатель дал путевку в жизнь многим книгам, от чтения которых Билли получила безмерное удовольствие. Так что издательство заслуживало доверия.

Разумеется, ни одному издателю не удавалось им пускать только хиты, собственно, обычно хиты не составляли даже большинство выпускаемых книг, но этот логотип на корешке ранее всегда равнялся знаку качества.

Билли все смотрел на логотип, когда его макушки вдруг похолодела, а потом холод начал спускаться в низ, по шее, по позвоночнику, в самое нутро.

Логотипом издательства являлась бегущая собачонка. Нет, не золотистый ретривер. Но все равно собака.

Билли видел этот логотип тысячу раз, но он не вызывал у него никаких эмоций. А теперь вот лишил спокойствия.

Возникло даже желание включить газовый камин и сжечь роман. Вместо этого Билли выдвинул ящик прикроватного столика, положил в него книгу и задвинул ящик.

Воспоминания о слезах, пролитых им на кухне Маккарти, оставались живыми, придавливали и пугали. В силу специфики его работы слезы без причины или даже по очень веской причине однозначно говорили о том, что ты на скользком склоне и путь у тебя только один — вниз.

В гостиной Билли открыл бутылку «Дом Периньон» и налил шампанское не в изящный бокал, а в стакан для воды. Достал из бара маленькую бутылочку отличного коньяка и добавил его в шампанское.

Кружа по прекрасно обставленному люксу, Билли посасывал через трубочку крепленое коньяком шампанское, но настроение у него после того, как стакан опустел, не улучшилось.

Поскольку назавтра Билли встречался с Харроу, он не мог позволить себе ни второй, ни третий стакан такого коктейля.

В его распоряжении оставалось только одно средство, помогающее обрести душевный покой: оружие во втором чемодане. Там было кое-что новенькое, подарки, которые Билли сделал себе сам. Другие мужчины оттягивались в гольф-клубах, но Билли гольф не любил.

Он вернулся в спальню и положил чемодан на кровать. Маленьким ключиком, который всегда носил с собой, открыл замки.

Когда откинул крышку, увидел, что пистолет и аксессуары лежат в левой половине, куда он их и укладывал.

В его теперешнем настроении Билли бы не удивился, если бы всегда надежный «ФедЭкс» перепутал его чемодан с точно таким же, принадлежащим какому-нибудь дантисту или коммивояжеру, которые очень бы удивились, став обладателями целого арсенала.

Правую половину тоже занимало оружие, более серьезное в сравнении с пистолетом, но его прикрывала стопка бумаг. Сверху лежал карандашный рисунок Маккарти, тот самый, на котором архитектор изобразил золотистого ретривера.

Билли не помнил, как выбежал из спальни, но в гостиной горлышко бутылки выбивало дробь по краю стакана, когда он наливал шампанское.

Ему потребовалось десять минут, чтобы принять решение: он должен вернуться в спальню и осмотреть рисунки… которые, черт побери, он пропустил через бумагорезальную машину в кабинете Маккарти, а затем положил в мешок, сгоревший в печи для кремации похоронного бюро.

Если рисунки могли пережить кремацию и оказаться в его чемодане, он мог с большой степенью вероятности предполагать, что Ганни Шлосс, со всаженными в него десятью пулями и сожженный в другой печи для кремации, может поприветствовать Билли в ванной, когда тот пойдет туда отлить.