Самый жестокий месяц

– Инспектор Бовуар заметил их, когда вы искали, что бы дать Софи, когда она растянула связки. У вас шкаф набит старыми таблетками. Его поразило, что вы не дали Софи аспирин. Вместо этого вы искали другой пузырек.

– В пузырьке аспирина была эфедра? – потерянно спросила Клара.

– Мы тоже так подумали. Мы отдали содержимое на анализ в лабораторию. Это был аспирин.

– Так в чем же проблема? – спросил Габри.

– В дозировке, – ответил Гамаш. – Тут она была очень низкая. Намного ниже обычной. Людям с больным сердцем нередко прописывают раз в день принимать низкодозированный аспирин.

Головы в круге закивали. Гамаш помолчал, глядя на Хейзел.

– Мадлен кое-что держала в тайне даже от вас. Может быть, в особенности от вас.

– Она все мне говорила, – возразила Хейзел, словно защищая лучшую подругу.

– Нет. Одно, самое главное, самое важное, она от вас утаила. Утаила от всех. Мадлен умирала. Ее рак дал метастазы.

– Mais, non, – застонал месье Беливо.

– Но это невозможно, – вторила ему Хейзел. – Она бы сказала об этом.

– Странно, что она этого не сделала. Я думаю, она не хотела, потому что чувствовала в вас что-то такое, что получало удовольствие от чужой слабости. Но план к тому времени уже был задействован. Начался он с этого. – Гамаш показал список выпускников, который днем раздобыл в школе. – Мадлен была в списке выпускников вашей школы. Как и вы, – сказал Гамаш, посмотрев на Жанну, и та кивнула. – Хейзел взяла одну из брошюрок Габри, написала на ней сверху: «Где спариваются лэй-линии – пасхальные скидки» – и отправила Жанне.

– Она украла одну из моих рекламных брошюрок, – пожаловался Габри Мирне.

– Невелика потеря, Габри.

С трудом, но он смирился с мыслью, что, вероятно, потерял гораздо меньше, чем Мадлен. Или Хейзел.

– Бедная Хейзел, – сказал Габри, и все закивали.

Бедная Хейзел.

Глава сорок четвертая

Следующую неделю Гамаш был словно контуженный. Еда стала безвкусной, газеты не вызывали у него интереса. Он читал и перечитывал одно и то же предложение в «Ле девуар». Рейн-Мари попыталась завязать с ним разговор о поездке на Мануар-Бельшас, чтобы отпраздновать их тридцать пятую годовщину свадьбы. Он отвечал ей, проявлял интерес, но четкие, яркие тона в его жизни притупились. Словно его сердце вдруг стало слишком тяжело для ног. Он тащился по жизни, стараясь не думать о том, что случилось. Но как-то вечером, когда он вышел прогуляться с Рейн-Мари и Анри, овчарка внезапно вырвала поводок из руки Гамаша и побежала по парку к знакомой фигуре на другой стороне. Гамаш окликнул пса, и Анри остановился. Но прежде человек, к которому он бежал, тоже заметил собаку. И хозяина.

Еще раз – последний – Мишель Бребёф и Гамаш посмотрели в глаза друг другу. В пространстве между ними бурлила жизнь. Играли дети, перекатывались через спину и приносили мячики собаки, молодые родители дивились тому, что произвели на свет. Воздух между ними полнился запахами сирени и жимолости, в нем жужжали пчелы, лаяли щенки, смеялись дети. Целый мир стоял между Арманом Гамашем и его лучшим другом.

И Гамашу хотелось подойти и обнять его. Почувствовать на своем плече знакомую руку, запах Мишеля – мыло и трубочный табак. Ему не хватало его общества, его голоса, его глаз, таких вдумчивых и полных юмора.

Он тосковал по своему лучшему другу.

Подумать только, что Мишель много лет фактически ненавидел его. За что? За то, что Гамаш был счастлив?

«Как это горько – видеть счастье только чужими глазами».

Но сегодня тут не было счастья – лишь печаль и сожаление.

Мишель Бребёф поднял было руку, но тут же опустил и пошел прочь. Гамаш тоже хотел помахать ему, но его друг уже отвернулся. Рейн-Мари взяла его за руку, подобрала поводок Анри, и втроем они продолжили прогулку.

Роберу Лемье было предъявлено обвинение в вооруженном нападении и попытке убийства. Его ждало длительное тюремное заключение. Но Арман Гамаш не мог заставить себя выдвинуть обвинения против Мишеля Бребёфа. Он знал, что должен это сделать. Он знал, что его нежелание – это трусость. Но каждый раз, подходя к кабинету Паже, чтобы предъявить обвинения, он вспоминал маленького Мишеля Бребёфа, его руку на своем плече. Слышал тонкий мальчишеский голос, убеждавший его, что все будет хорошо. Что он не один.

И он не смог этого сделать. Его друг однажды спас его. Теперь настала его очередь.

Но Мишель Бребёф ушел из Квебекской полиции, он был сломлен. Дом был выставлен на продажу, они с Катрин уезжали из любимого ими Монреаля, от всего, что они знали и любили. Мишель Бребёф перешел черту.

В субботу днем Армана Гамаша пригласили на чай в семью агента Николь. Он подъехал к этому крохотному и безукоризненному дому. Увидел лица в окне, смотрящие на дорогу; впрочем, как только он вышел из машины, они исчезли. Дверь открылась, прежде чем он успел постучать.

Он впервые видел Иветт Николь – не агента, а женщину. Она была одета в простые брюки и свитер, и он понял, что впервые видит на ней одежду без пятен. Ари Николев, маленький, тощий и взволнованный, вытер ладони о брюки и протянул руку Гамашу.