Самый жестокий месяц

Она слышала первые ноты первой песни, и плечи ее обмякали, напряжение спадало. Еще она чувствовала, как проходит ее настороженность, необходимость взвешивать каждое слово, каждое действие. Она закрыла глаза и сделала большой глоток красного вина так, как тонущий человек делает глоток воздуха. Бутылка была наполовину пуста, и Одиль забеспокоилась, как бы вино не кончилось до того, как случится волшебство.

Несколько минут спустя Одиль поднялась на ноги и с закрытыми глазами прошла по усыпанной цветами сцене. В Осло. Ведь это происходит в Осло, да? Впрочем, не важно.

Избранная публика – мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях – поднялась со своих мест. Аплодисменты. Нет. Рыдания.

Одиль остановилась посреди сцены, чтобы ответить на их бурные крики. Она приложила руку к груди, слегка поклонилась – жест величайшей скромности и достоинства.

А потом король подал ей шелковый пояс. В его глазах тоже стояли слезы.

– Мадам Монманьи, я с огромным удовольствием вручаю вам Нобелевскую премию за ваши поэтические работы.

Но сегодня бешеные аплодисменты не тронули ее, не накатили на нее, не защитили от подозрения, что все видят, какое она глупое маленькое ничтожество (она-то сама все про себя знает). От подозрения, что она пытается проникнуть в мир, к которому не принадлежит и в котором не умеет себя вести.

Но Одиль знала одну вещь, не известную больше никому. Ее маленькую тайну. Все эти люди на спиритическом сеансе боялись злых привидений, тогда как она знала, что монстр обитает вовсе не в загробном мире, а в этом. И Одиль Монманьи знала, кто это.

Когда Мадлен вернулась, Хейзел показалась ей какой-то рассеянной.

– Никак не могла уснуть, – сказала Хейзел, наливая обеим по чашке чая. – Видно, волнуюсь перед приездом Софи.

Мадлен помешала чай и кивнула. Хейзел всегда немного нервничала в ожидании Софи. Приезд Софи неизменно нарушал спокойное течение их жизни. Не то чтобы Софи была гулякой или шумной девицей. Нет, дело было в чем-то другом. В каком-то напряжении, которое вдруг возникало в их уютном доме.

– Я отнесла обед бедной миссис Беллоус.

– Как она? – спросила Мад.

– Лучше, но спина все еще болит.

– Вообще-то, все это для нее должны были бы делать ее муж и дети.

– Но они же не делают, – сказала Хейзел.

Ее иногда удивляла эта жесткая нотка в Мадлен. Люди были ей чуть ли не безразличны.

– Ты добрая душа, Хейзел. Надеюсь, она тебя поблагодарила.

– Благодарность я получу на небесах, – сказала Хейзел, театральным жестом поднося руку ко лбу.

Мадлен рассмеялась, а с ней и Хейзел. Вот за такие качества Мадлен и любила Хейзел. Не только за ее доброту, но и за нежелание относиться к себе серьезно.

– У нас будет еще один спиритический сеанс. – Мад обмакнула печенье в чай и быстренько засунула его в рот, мягкое, напитавшееся влагой. – В воскресенье вечером.

– Что, со всеми призраками зараз не удалось управиться? Договорились, что они будут являться посменно?

– Напротив, их было слишком мало. Экстрасенс сказала, что обстановка в бистро слишком радостная.

– Она не намекнула, что с голубизной?

– Это возможно. – Мад улыбнулась. Она знала, что Хейзел и Габри были хорошими друзьями и много лет вместе работали в Обществе женщин англиканского вероисповедания. – Но никаких привидений сегодня не было. Так что мы проведем еще один сеанс в старом доме Хадли.

Она посмотрела на Хейзел поверх чашки. У Хейзел расширились глаза. Мгновение спустя она заговорила:

– Ты уверена, что это разумно?

– Ты был здесь? – крикнула Клара из своей мастерской.

Питер замер – в этот момент он как раз давал Люси печенье на ночь. Люси размахивала хвостом с возрастающей частотой, ее голова чуть наклонилась, глаза вперились в это волшебное печенье, словно одним желанием можно передвигать предметы. Если бы дела обстояли таким образом, то дверца холодильника всегда стояла бы открытой.

Клара высунула голову из мастерской и посмотрела на Питера. Хотя на ее лице не было ничего, кроме удивления, он услышал обвинительную нотку. Мысли его метались, но он знал, что не может ей солгать. По крайней мере, в этом.

– Я заходил, когда ты была на спиритическом сеансе. Ты возражаешь?

– Возражаю? Да я в восторге! Тебе что-то было нужно?

Сказать, что ему понадобился желтый кадмий? Кисточка номер четыре? Линейка?

– Да. – Он подошел и обнял Клару за талию. – Мне хотелось увидеть твою работу. Извини, нужно было дождаться, когда ты вернешься, и сначала спросить разрешения.

Он ждал ее реакции. Сердце его упало. Она смотрела на него, улыбаясь.

– Ты правда хотел ее увидеть? Питер, это замечательно!

Он внутренне сжался.

– Заходи. – Она взяла его за руку и провела к полотну в центре комнаты. – Скажи мне, что ты думаешь.

Она сняла материю с мольберта – и он снова увидел ее.

Прекраснейшую из картин, какие он когда-либо видел.

Прекрасную до боли. Да. Он снова видел ее. Боль, которую он ощущал, шла снаружи. Не изнутри. Нет.

– Клара, это удивительно. – Он взял Клару за руку и заглянул в ее ясные голубые глаза. – Это лучшая твоя работа. Я горжусь тобой.