Самый жестокий месяц

– Классический пример – мать и дети. Некоторые матери видят свой долг в том, чтобы подготовить детей к жизни в большом старом мире. К независимости, к браку, к рождению собственных детей. К тому, чтобы самим выбирать место, где они будут жить так, чтобы чувствовать себя счастливыми. Это любовь. Другие же – и мы все их видим – вцепляются в своих людей. Переезжают в тот же город, в тот же квартал. Живут за их счет. Удушают их. Манипулируют ими, пытаются вызвать у них чувство вины, калечат их жизни.

– Калечат? Каким образом?

– Не учат их независимости.

– Но тут речь идет не только о матерях и детях, – сказал Гамаш.

– Верно. То же самое случается в дружбе. В браке. В любых личных отношениях. Любовь хочет для других лучшего. Привязанность берет в заложники.

Гамаш кивнул. Он видел себя участником этого. Заложникам не позволялось бежать, а когда они пытались, происходила трагедия.

– И последнее? – Он снова наклонился к Мирне. – Что там было?

– Безразличие и самообладание. Я думаю, что это худшие из близких врагов, самые губительные. Самообладание – это равновесие. Когда в нашей жизни случается что-то из ряда вон выходящее, мы остро переживаем, но у нас есть возможность преодолеть это. Вы наверняка сталкивались с подобными вещами. Люди так или иначе переживают смерть собственного ребенка или супруга. Я, как психолог, постоянно с этим сталкивалась. Это невероятная скорбь и печаль. Но люди где-то внутри себя находят опору. Она называется самообладанием. Это способность принять происходящее и двигаться дальше.

Гамаш кивнул. Семьи, сумевшие пережить смерть близкого человека, всегда вызывали у него сочувствие. Некоторые из них даже находили в себе силы простить убийцу.

– И чем это отличается от безразличия? – спросил он, не видя связи.

– А вы подумайте. Все эти стоические люди. Твердость духа. Спокойствие перед лицом трагедии. И у некоторых действительно хватает на это мужества. Но некоторые, – она еще больше понизила голос, – просто психически больные. Они вообще не чувствуют боли. И знаете почему?

Гамаш хранил молчание. Гроза налегала на окна, словно отчаянно хотела прервать их разговор. По стеклу молотил град, его залепляло снегом, скрывая из виду деревню, и наконец создалось впечатление, что они с Мирной остались одни в этом мире.

– Другие им безразличны. Они чувствуют не так, как остальные люди. Они как человек-невидимка: сверху человеческая одежда, а внутри – пустота.

Гамаш почувствовал, как мороз побежал по его коже, и знал, что она под рубашкой покрылась пупырышками.

– Проблема в том, чтобы отличить одно от другого, – прошептала Мирна, уставившись взглядом в месье Беливо. – Люди, наделенные самообладанием, отличаются необыкновенной храбростью. Они принимают боль в себя, полностью ощущают ее, а потом прощаются с ней. И знаете что?

– Что? – прошептал Гамаш.

– Внешне они такие же, как те люди, которым все совершенно безразлично. Сдержанные, спокойные и собранные. Мы почитаем это. Но вот кто отважен, а кто близкий враг?

Гамаш, согревшийся у камина, откинулся на спинку кресла. Теперь он знал, что враг рядом.

Агент Лакост и Лемье уже уехали, и Бовуар остался один в оперативном штабе. Один, если не считать Николь. Она сидела ссутулившись за компьютером, ее одутловатое лицо было похоже на лицо мертвеца.

Часы показывали шесть. Пора. Он взял свою кожаную куртку и открыл дверь, но тут же быстро ее закрыл:

– Черт побери!

– Что?

Николь подошла к нему. Бовуар отодвинулся, приглашая ее действовать. Она подозрительно посмотрела на него, потом быстро распахнула дверь.

Ей в лицо ударил порыв ледяного дождя и чего-то еще. Она отпрянула назад, и Бовуар увидел что-то отскакивающее от пола. Град. Неужели это град, черт его подери? Распахнутую дверь раскачивало ветром, и когда Николь потянулась к ручке, то заметила, как в порывах ветра вихрится снег.

Снег, черт его побери?

Дождь, град и снег? Может, еще и лягушки начнут падать с небес?

И тут зазвонил телефон. Это был дребезжащий электронный звонок сотового. Звонок знакомый, но Бовуар не мог определить чей. Явно не его. Он посмотрел на Николь – кровь наконец-то прихлынула к ее лицу. Ее словно загримировал какой-то мстительный умелец из бюро похоронных услуг: на щеках и на лбу появились большие красные пятна. Все остальное оставалось мертвенно-бледным.

– Кажется, ваш телефон звонит.

– Это не мой. Вероятно, Лакост свой оставила.

– Ваш. – Бовуар подошел к ней. Он представлял себе, кто может ей звонить. – Ответьте.

– Это какой-то чужой номер.

– Если не ответите вы, то это сделаю я.

Он сделал шаг в ее сторону, и она отступила:

– Нет. Я отвечу.

Она медленно раскрыла телефон, явно надеясь, что звонок прекратится, прежде чем ей придется нажать кнопку. Но телефон продолжал звонить. Бовуар сделал еще шаг в ее сторону. Николь отпрыгнула, но недостаточно быстро. Бовуару удалось схватить телефон.

– Bonjour? – произнес он.

На линии – тишина.