Сан-Андреас

Боцман одел ещё один джемпер, куртку с капюшоном и сапоги, поднялся на мостик, быстро переговорил с Керраном и вышел на палубу правого борта. В пару мгновений от сильного порыва ветра его согнуло надвое, он закашлялся и охнул, когда в лёгкие проник леденящий воздух. «Господи, — подумал он. — Лучше бы я оказался где угодно, только не здесь». Он включил фонарик и осветил термометр, который показывал восемь градусов ниже нуля, что соответствовало сорока градусам по Фаренгейту. Учитывая яростные порывы ветра, а также фактор влияния холода на поверхность кожи живого организма, следовало считать, что сейчас примерно восемьдесят градусов ниже нуля по Фаренгейту.

Он медленно выпрямился и посмотрел в сторону носа. Отчётливо виднелся красный крест, освещаемый дуговыми лампами. Бархатное небо, яркие, сияющие звёзды. Да, Керран прав, буран стих. Прикрывая рот и нос варежкой, Маккиннон повернулся в сторону ветра и посмотрел на корму.

Поначалу он ничего не увидел, так как от жгучего ветра на глаза у него навернулись слезы. Он нырнул под защиту парусинового ветролома, вытащил защитные очки из кармана куртки, надел их прямо на капюшон, выпрямился и наконец смог увидеть, что происходит на корме.

Волны — погода пока что не настолько испортилась, и море не штормило, — поднимались на высоту двенадцати-пятнадцати футов. Звёзды так же ярко сияли на небе, как и в противоположном направлении. Вскоре Маккиннон отыскал Полярную звезду. Она была по правому борту. Ветер больше не дул на север, и «Сан-Андреас», насколько он мог судить, придерживался курса между юго-запад и юго-юго-запад.

Маккиннон вернулся на мостик и, облегчённо вздохнув, закрыл дверь.

Курс судна, судя по всему, не представлял опасности. С другой стороны, они не имеют права, да и не должны придерживаться этого курса. Погода в облачном районе между Баренцевым и Норвежским морями была довольно покладистой. Он, например, не ожидал — и никто не говорил ему об этом, — что ночью небо здесь может быть таким ясным. В то же время кто мог гарантировать, что так и будет продолжаться, а ветер не сменит своего направления на северное. Он спустился на нижнюю палубу, выбрал из запасов для команды кучу теплой одежды и направился в сторону госпиталя.

Преодолевая необычайно скользкую верхнюю палубу и держась за леер, он вдруг с болью осознал, что погода начинает меняться. Остроконечные колючие льдинки попали на его незащищенную одеждой кожу.

В госпитальной столовой он натолкнулся на Джонса и Макгигана, которые дружно заверили его, что никогда никто из них не бывал за границей.

Маккиннон прошёл в дальнюю палату, палату В, где Джанет Магнуссон сидела за своим столом, подперев подбородок руками. Глаза у неё были закрыты.

— Ага! — воскликнул Маккиннон. — Спите на посту, сиделка Магнуссон.

Она в удивлении подняла взгляд и заморгала глазами.

— Сплю? Конечно же, нет, — оскорблённым тоном произнесла она, уставившись на одежду, которую он держал в руке. — Что это, чёрт побери? Превратились в старьевщика, Арчи? Нет, нет, ничего не говорите. Это для того бедняги. Мэгги там тоже находится. Она будет недовольна.

— Что же касается вашей драгоценной Мэгги, я решил, что, если немного потревожить лейтенанта Ульбрихта, вреда не будет. По крайней мере, ни сестра Моррисон, ни лейтенант плакать не станут.

— Арчи! — Сиделка Магнуссон вскочила на ноги. — На вашем лице кровь!

— Когда дело касается меня и лейтенанта, то это должно доставить удовольствие вашей подруге. — Он стер кровь с лица. — Наверху не сладко.

— Арчи...

Она неуверенно посмотрела на него, с тревогой в уставших глазах.

— Всё нормально, Джанет.

Он коснулся её плеча и прошёл в палату А. Сестра Моррисон и лейтенант Ульбрихт бодрствовали. Оба пили чай. Сестра — за своим столом, а Ульбрихт — сидя в постели. Этот светлоглазый германский лётчик, по словам доктора Сингха, на удивление быстро выздоравливал. Джемисон, в одежде, растянулся на своей постели. Он приоткрыл глаз, когда Маккиннон проходил мимо.

— Доброе утро, боцман. Ведь уже утро, не так ли?

— Шесть тридцать, сэр.

— О боже! Это же самый настоящий эгоизм... Проспать целых семь часов. Как обстоят дела?

— Ночь наверху прошла спокойно. А здесь?

— Наверное. Никто меня не беспокоил. — Он посмотрел на узел с одеждой в руке Маккиннона, а затем на Ульбрихта. — А звёзды есть?

— Да, сейчас. По крайней мере, сейчас. Боюсь, что это долго не продлится.

— Мистер Маккиннон! — Голос у сестры Моррисон был холодным, даже резким, таким, каким она обычно разговаривала с боцманом. — Вы что же, собираетесь вытащить этого беднягу из постели в такую ночь? В него же несколько раз стреляли.

— Мне это известно, или, может быть, вы забыли, кто его вытащил из воды? — Боцман был врождённым кавалером, но это никогда не проявлялось в его взаимоотношениях с сестрой Моррисон. — Значит, он уже бедняга... Всё-таки это лучше, чем быть мерзким нацистским убийцей. А что вы подразумевали под словами «в такую ночь»?

— Конечно, погоду.

Она сжала руки в кулаки. Джемисон осматривался по сторонам, как будто ничего не замечая.