Сан-Блас. Избранное

— Ты станешь славой Рима, — говорил невдалеке худощавый, с пергаментного цвета лицом известный оратор и юрист Домиций Севр. — Еще одна такая речь на форуме — и имя твое будет известно всей Империи…

— Ты слишком добр ко мне, прославленный!.. — краснея, возразил его собеседник, молодой еще и стройный человек с честолюбивым взглядом и гордой осанкой…

— Не я один: вчера мне говорила Рубрия…

— Какая Рубрия, не та ли, что у Остийских ворот?

— А разве есть в городе еще одна, носящая такое имя и у которой собираются даже сенаторы?

— Ты прав, Домиций… Но она здесь будет?

— Если позволят боги… Я ей советовал приехать: если задуманное Симоном свершится, то этот день для человечества будет важнее, чем тот, когда Прометей похитил с небес огонь. Мы покорим тогда воздушную стихию, и все подвиги Геркулеса померкнут перед подвигом сегодняшнего дня! Будучи совершеннее других существ, мы только тем отличаемся от полубогов, что небеса для нас закрыты, а тогда… О, мой юный, честолюбивый друг! Во что тогда превратится вся слава наша, кому будут известны наши имена? Как звезды перед солнцем, все наши деяния померкнут перед великим делом Симона… Потомки забудут цезарей, ваятелей, художников и мудрецов, но имя этого кудесника — оно бессмертно; ты слышишь, Кай, — бессмертно!..

— Но если так, то я надеюсь, что Громовержец не допустит этому свершиться.

Домиций Севр едва заметно улыбнулся.

— Надежда тебя обманет, Кай! Пойми, что эта мысль, раз зародившись в человеке, уже неистребима, и боги бессильны перед ней; пускай не Симон, а другой в те годы, когда камня на камне не останется от Рима и Тибр засыплется песком, пускай тогда подымется с земли и завоюет небо, но все же имя первого, имя родившего великую идею, затмит далекого потомка и будет вечно жить, и имя это будет — Симон!..

— Ты не завидуешь ему?

— Нет, Кай, — я преклоняюсь…

Ближайшие к вершине ряды заколыхались, и по толпе пронесся гул десятков тысяч заглушенных голосов. Глаза всех, точно по волшебству, устремились в одну точку, и зрители замерли в напряженном ожидании чего-то, еще не видного, но что сейчас наступит и что должно будет ответить и разрешить сомнения собравшихся здесь обитателей священного города семи холмов…

— Пускай меня поглотит Стикс, — загрохотал невдалеке молодой центурион. — И пусть я попаду живым в ладью Харона, если здесь не произойдет чего-то занимательного… Клянусь хвостом и головами Цербера!

— Но только не появление волчихи, высокородный мой Октавий…

— Я то же думаю, иначе мой конь не был бы так спокоен. Барсы, шакалы и гиены никогда не подходили незамеченными к лагерю… А ведь волчиха — почти шакал, не так ли?

— Ты делаешь честь Музонию и его школе, воспитывавшей тебя…

Между тем, оживление на вершине холма принимало все более и более широкие размеры; часть зрителей спустилась ниже и совершенно освободила верхнюю площадку, по которой теперь двигались только одинокие фигуры людей, навьюченных чем-то похожим на свернутые полотнища палаток. Они складывали свою ношу на самой высокой точке, распутывали какие-то узлы, подымали с земли осколки камня и апельсинную кожуру и, наконец, молча отошли в сторону и остановились там, сложив руки на груди, неподвижные, как статуи египтян, вывезенные триумфаторами из прославленной Александрии…

Все разговоры стихли, и недавно еще шумевшая толпа напряженно смотрела на эти бесстрастные фигуры рабов или помощников Симона-кудесника, точно от них ожидая ответа на интересующий ее вопрос.

Слышно было, как шелестели листья на сикоморах и где-то далеко за Тибром разносился одинокий голос продавца воды…

И вдруг вся эта масса, как одно существо, дрогнула и всколыхнулась… На вершине Ватиканского холма стоял высокий человек с расчесанной по-ассирийски бородой, а блеск его черных глубоких глаз был виден даже издали…

— Симон-волхв!..

— Кудесник Симон!..

Уверенными шагами приблизился он к сложенным вместе сверткам и наклонился над ними, но вскоре, по-видимому, удовлетворенный этим беглым осмотром, снова выпрямился во весь рост.

— Римляне! — произнес он сильным и резким голосом, но, судя по акценту, нельзя было сказать кто он: германец, галл, вавилонянин или же перс. — Доселе люди пользовались всеми стихиями себе на благо; всеми, кроме воздуха, который был предоставлен птицам, и духам добрым, и духам злым. Но час настал, — человек вырос, и пора ему сравняться с бессмертными богами, пора завоевать ту сферу, которая нас отделяет от обитателей Олимпа; все небожители: Юпитер, Зевс, Шива, Озирис — все они близки земле, и только власть над воздухом возвышает их над смертными. Римляне! я объявил войну бессмертным, и сегодня отдам вам небеса!

Толпа молчала. Никто не проронил ни звука.