Сан Феличе

— Вы не верите мне, миледи, — продолжал Караччоло, — но человеку, который провел две трети жизни на своенравном море, именуемом Средиземным, известны все тайны атмосферы. Видите эти легкие тучки, плывущие по небу и стремительно приближающиеся к нам? Они свидетельствуют о том, что норд-вест превращается в вест. Часам к десяти вечера он подует с юга, то есть превратится в сирокко; неаполитанская гавань открыта для всех ветров, а для этого в особенности, вот почему я обязан наблюдать за судами его британского величества, стоящими на якорях, ибо они пострадали в сражении, а потому будут, быть может, не в силах устоять против шторма. То, что мы сделали сегодня, миледи, просто объявление Франции войны, а французы уже в Риме — другими словами, нас разделяют всего лишь пять дней марша. Поверьте, не пройдет и нескольких дней, как потребуется, чтобы оба наши флота были в полной готовности.

Леди Гамильтон склонила голову движением, в котором угадывался оттенок несогласия.

— Я принимаю, князь, ваши извинения, раз вы озабочены интересами их величеств, короля Великобритании и короля Обеих Сицилии, но мы надеемся видеть на балу хотя бы вашу прелестную племянницу Чечилию Караччоло; ее отсутствие было бы непростительно, ведь она была приглашена в тот самый день, когда мы получили письмо адмирала Нельсона.

— Ах, сударыня, я как раз собирался сказать вам, что ее мать, моя невестка, уже несколько дней очень больна, и сегодня утром, перед отъездом, я получил от бедной Чечилии письмо: она пишет, что, к великому сожалению, не сможет принять участие в вашем празднестве и поручает мне принести вашей светлости ее извинения, что я и имею честь сейчас выполнить.

Пока леди Гамильтон и Франческо Караччоло вели этот разговор, королева подошла, прислушалась и, поняв причину двойного отказа сурового неаполитанца, нахмурилась, нижняя губа ее выдвинулась вперед более обычного, и лицо чуть побледнело.

— Берегитесь, князь! — сказала она резким голосом, а в улыбке ее почувствовалась угроза, как в тех легких облачках, на которые указал адмирал своей собеседнице, сказав, что они предвещают шторм. — Берегитесь! Только те, кто приедет на бал леди Гамильтон, будут приглашены на придворные празднества.

— Увы, ваше величество, — отвечал Караччоло, ничуть не смутившись от этой угрозы, — моя невестка так тяжело больна, что даже если бы балы, которые дают ваше величество его превосходительству милорду Нельсону, длились целый месяц, то и тогда она не могла бы принять в них участие, а следовательно, не могла бы присутствовать на них и моя племянница, поскольку девушка ее возраста и положения не может даже у королевы появиться без сопровождения матери.

— Хорошо, сударь, — ответила королева, уже не в силах сдерживаться, — в свое время и в надлежащем месте мы вспомним этот отказ.

И, взяв леди Гамильтон под руку, она сказала:

— Пойдемте, милая Эмма, — а потом добавила полушепотом: — Ах, уж эти неаполитанцы! Неаполитанцы! Они меня ненавидят, знаю. Но и я от них не отстаю — они мне отвратительны!

И она поспешно направилась к правому трапу, однако адмирал Караччоло все-таки опередил ее.

Тут был дан сигнал и грянули торжественные фанфары, снова загремели пушки, сразу зазвонили все колокола, и королева, пылающая гневом, и вместе с ней оскорбленная Эмма стали спускаться, окруженные праздничной сутолокой и криками восторга.

Король, королева, Эмма Лайонна и Нельсон сели в первый экипаж; принц, принцесса, сэр Уильям Гамильтон и министр Джон Актон — во второй; свита разместилась в остальных.

Прежде всего направились в храм святой Клары, чтобы прослушать «Te Deum»[7]. Горацио Нельсон, сэр Уильям и Эмма Лайонна, как еретики, охотно обошлись бы без этой церемонии, но король, особенно когда он чего-то опасался, был слишком добрым христианином, чтобы допустить это.

Молебен служил монсиньор Капече Дзурло, неаполитанский архиепископ, превосходный человек, которого, с точки зрения короля и королевы Обеих Сицилии, можно было упрекнуть лишь в излишней склонности к либерализму; в этой торжественной церемонии с ним вместе участвовал другой духовный иерарх — кардинал Фабрицио Руффо, в то время еще известный лишь неблаговидными поступками как в общественной деятельности, так и в частной жизни.

Поэтому в продолжение всего молебна сэр Уильям Гамильтон, такой же страстный коллекционер скандальных историй, как и археологических диковинок, посвящал лорда Нельсона в похождения знаменитого porporato[8].

Вот что он рассказал Нельсону и что нашим читателям важно знать об этом человеке, кому суждена весьма значительная роль в событиях, о которых дальше пойдет речь.

Итальянская поговорка, прославляющая знатные семьи и подтверждающая их древность, гласит: «Апостолы — в Венеции, Бурбоны — во Франции, Колонна — в Риме, Сансеверино — в Неаполе, Руффо — в Калабрии».

Кардинал Фабрицио Руффо происходил из этой выдающейся семьи.

Пощечина, которую он в детстве дал Анджело Браски, будущему папе Пию VI, стала источником его благополучия.