— Это патруль, — шепнул Сальвато. — Мы не успеем спуститься до их прихода… Пусть пройдут, спустимся потом.
— Боже! Боже! У меня нет больше сил! — пробормотала Луиза.
— Не имеет значения, у меня есть! — отвечал Сальвато.
В продолжение этого краткого диалога шаги приблизились, и Сальвато, чьи глаза, не в пример глазам Луизы, оставались открытыми, увидел, что из-за поворота стены выходит патрульный отряд из девяти человек, а впереди солдат с фонарем. Но Сальвато не испугался: было так темно, что он оставался невидимым на своей высоте — разве что сверкнула бы молния, — к тому же, как он и говорил Луизе, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы переждать, пока пройдет патруль.
Патруль действительно прошел под ногами беглецов; но, к великому изумлению Сальвато, жадно следившего за ними взглядом, солдаты остановились у подножия башни, перекинулись несколькими словами с часовым, которого молодой человек прежде не заметил, сменили его другим часовым, затем углубились под свод ниши и остались там, судя по отблеску их фонаря.
Как ни закалена была душа Сальвато, он содрогнулся. Он все понял. Прошение принца Калабрийского и принцессы Марии Клементины усугубило ненависть короля к синьоре Сан Феличе, был отдан приказ усилить ее охрану, и вот у подножия башни поставили часового.
Луиза, прижимавшаяся к груди Сальвато, почувствовала, как бурно забилось его сердце.
— Что случилось? — спросила она, расширив глаза от страха.
— Ничего. Бог нам поможет!
Беглецы действительно нуждались в Божьей помощи: под ногами у них прохаживался часовой, а силы Сальвато были на исходе: их хватило бы, чтобы спуститься, но недоставало, чтобы вновь подняться в камеру.
К тому же спуститься — значило, может быть, умереть, подняться — значило умереть наверняка.
Сальвато не колебался. Дождавшись удобной минуты, когда часовой, пройдя под башней, оказался спиной к нему, он спрыгнул вниз. Но едва он коснулся земли, как часовой повернул обратно.
Заметив в десяти шагах от себя что-то шевелящееся во мраке, он крикнул:
— Кто идет?
Сальвато не отвечал; схватив на руки Луизу, полумертвую от страха, он бросился к морю, где, как он знал, его наверняка ждала лодка.
— Кто идет? — повторил часовой, беря ружье наизготовку.
Сальвато молча бежал. Он уже различал лодку, видел друзей, слышал, как отец кричит ему "Держись!", а матросам "Причаливай!"
— Кто идет? — в третий раз крикнул часовой, прицеливаясь из ружья.
Вопрос опять остался без ответа, и при свете блеснувшей молнии солдат выстрелил.
Луиза почувствовала, как Сальвато пошатнулся, припав на одно колено и закричал, скорее от ярости, чем от боли.
Потом, в то время как стрелявший солдат вопил "Тревога!", Сальвато попытался вскрикнуть угасающим голосом:
— Спасите ее!..
В полуобмороке, обезумевшая от горя, не в силах освободить свои связанные руки, обхватившие шею Сальвато, Луиза увидела, словно в дурном сне, как два отряда людей, скорее походящих на разъяренных демонов, ринулись друг на друга, сражаясь врукопашную, с рычанием и предсмертными хрипами, рассыпая удары во все стороны, топча ногами упавших.
Через пять минут человеческий клубок разорвался надвое: полумертвая Луиза осталась в руках у солдат, и они потащили ее к крепости, а матросы унесли в лодку мертвого Сальвато, которому пуля часового насквозь пробила сердце, и его отца, потерявшего сознание от удара прикладом по голове.
Как только Луизу водворили обратно в тюрьму, она почувствовала преждевременные родовые схватки, вызванные ужасными волнениями этого дня, и к пяти часам утра разрешилась мертвым ребенком.
Провидение проявило милосердие или, вернее, словно бы почувствовало раскаяние и избавило страдалицу от последнего горя: от необходимости разлучиться со своим ребенком!
CXCI
КОРОЛЕВСКОЕ ПОВЕЛЕНИЕ
Неделю спустя вице-король Неаполя, князь де Кассеро Стателла, находясь в театре Фьорентини вместе с нашим старым знакомым маркизом Маласпина, увидел, как отворилась дверь его ложи, и в дверном проеме разглядел стоящего в коридоре дворцового служителя в сопровождении морского офицера.
В руках у офицера был конверт с большой красной печатью.
— Его сиятельству вице-королю! — объявил служитель.
Моряк с поклоном протянул князю депешу.
— От кого? — осведомился князь.
— От его величества короля Обеих Сицилий, — отвечал офицер. — Депеша весьма важная, потому смею просить ваше сиятельство расписаться в получении.
— Значит, вы прибыли из Палермо? — спросил князь.
— Я отплыл оттуда позавчера на "Сирене", монсиньор.
— В добром ли здравии их величества?
— В превосходном, князь.
— Выдайте расписку от моего имени, Маласпина.
Маркиз вынул из кармана бумажник и начал писать расписку.
— Не соблаговолит ли ваше превосходительство указать место и час получения депеши?
— Вот как? — спросил Маласпина. — Стало быть, это очень важная депеша?
— Чрезвычайно важная, ваше превосходительство.
Маркиз выдал требуемую расписку, вернулся в ложу, и дверь закрылась за ним.
Князь как раз кончал читать депешу.
Он протянул бумагу маркизу со словами:
— Держите, Маласпина, это по вашей части.