Сан-Феличе. Книга вторая

Неаполитанские офицеры, из которых состоял военный суд под председательством графа фон Турна, собрались в кают-компании.

Двое английских моряков по распоряжению графа отправились в каюту, куда был заключен Караччоло, развязали до сих пор опутывавшие пленника веревки и привели его на военный суд.

Согласно обычаю, помещение, в котором шло заседание, оставалось открытым и всякий желающий мог в него войти.

При виде своих судей Караччоло улыбнулся и покачал головой: все эти офицеры, кроме графа фон Турна, прежде служили под его началом.

Было очевидно, что никто не осмелится его оправдать.

Сэр Уильям не преувеличивал: Караччоло было только сорок восемь лет, но отросшая борода и растрепанные волосы придавали ему вид семидесятилетнего старца.

Однако, оказавшись перед судьями, он выпрямился во весь рост и снова обрел уверенность, твердость и гордый взгляд человека, привыкшего отдавать приказания; лицо его, в первые мгновения искаженное гневом, приняло выражение высокомерного спокойствия.

Начался допрос. Караччоло не отказывался отвечать на задаваемые вопросы, и суть его показаний была такова:

«Я служил не Республике, а Неаполю, и сражался я не против королевской власти, а против убийств, грабежей и поджогов. Я долго был простым солдатом, а потом был в известном смысле вынужден принять командование республиканскими морскими силами, поскольку мне невозможно было отказаться от назначения».

Если бы Нельсон присутствовал на допросе, он мог бы подтвердить это показание Караччоло, ведь не прошло еще и трех месяцев с тех пор, как Трубридж, если помнит читатель, писал ему:

«Я узнал, что Караччоло удостоился чести нести караульную службу как простой солдат. Вчера его видели стоящим на страже у дворца. Он отказался поступить к ним на службу, но, кажется, якобинцы принуждают служить всех».

Судьи спросили адмирала: если ему пришлось служить по принуждению, почему он не использовал многочисленные возможности побега?

Он отвечал, что побег — всегда побег: быть может, понятие о чести, которое его удерживало, было ложным, но так или иначе, оно его удержало. Если это преступление, он в нем сознается.

Тем допрос и ограничился. От Караччоло хотели получить формальное признание; он его сделал, и, хотя сделал с большим самообладанием и достоинством, хотя манера, с которой он отвечал, как свидетельствует протокол, принесла ему симпатии присутствовавших на суде английских офицеров, понимавших по-итальянски, заседание было закрыто: преступление сочли доказанным.

Караччоло снова препроводили в каюту под охраной двух часовых.

А протокол отправили с графом фон Турном Нельсону. Тот жадно прочитал бумагу, и на лице его выразилась свирепая радость. Адмирал схватил перо и написал:

«Коммодору графу фон Турну.

От Горацио Нельсона.

Ввиду того что военный трибунал в составе офицеров на службе Его Сицилийского Величества собрался, чтобы судить Франческо Караччоло по обвинению в бунте против своего государя;

ввиду того что указанный военный трибунал со всей очевидностью доказал наличие сего преступления и вследствие этого вынес вышеупомянутому Караччоло смертный приговор;

настоящим Вам поручается привести в исполнение названный смертный приговор вышепоименованному Караччоло через повешение преступника на рее фок-мачты фрегата «Минерва «, принадлежащего Его Сицилийскому Величеству и ныне состоящего под Вашим командованием. Данный приговор должен быть приведен в исполнение сегодня в пять часов пополудни, после чего тело оставить повешенным до захода солнца, и тогда веревку перерезать и труп сбросить в море.

На борту «Тромоносного»,

Неаполь, 29 июня 1799 года.

Нельсон».

Когда Нельсон писал это распоряжение, в его каюте присутствовали еще двое. Эмма, верная клятве, которую она дала королеве, держалась бесстрастно и не вымолвила ни слова в защиту осужденного. Сэр Уильям Гамильтон, хоть и не испытывал к нему особо нежных чувств, все же, прочитав еще не высохшие строки, не удержался и заметил Нельсону:

— Милосердие велит, чтобы осужденному дали двадцать четыре часа на приготовление к смерти.

— У меня нет милосердия к предателям, — отвечал Нельсон.

— Ну, если не милосердие, то хотя бы религия требует этого.