Сан-Феличе. Книга вторая

— Ого-го! — вмешался папаша Бассо Томео, чьи зоркие глаза были привычны к темноте. — Сдается мне, что я вижу, как блестит серебряная или стальная цепь на черном платье.

— Судебный пристав из Викариа, — отозвался голос из сумрака. — От фискального прокурора. Если заставите его ждать, пеняйте на себя.

— Живее, кум, живее! — сказал Бассо Томео. — Похоже, дело не терпит.

И он замурлыкал себе под нос тарантеллу, начинающуюся словами:

У пульчинеллы есть трое поросят…

— Я мигом! — вскричал маэстро Донато, выскакивая из-за стола и рысью устремляясь к двери. — Правду вы сказали, ваша честь, синьор Гвидобальди не из тех, кто станет ждать.

И, даже не надев шляпы, маэстро Донато поспешно зашагал вслед за судебным приставом.

От улицы Вздохов-из-Бездны до Викариа идти недалеко.

Викариа — это старинный Капуанский замок. В пору неаполитанской революции он играл ту же роль, что Кон-сьержери во время французской: между судом и казнью служил последним приютом для обвиняемых.

Здесь осужденных помещали, если воспользоваться неаполитанским выражением, в часовню.

Эта часовня была просто отделением тюрьмы, и им не пользовались со времен Эммануэля Де Део, Гальяни и Ви-тальяни; семь же патриотов, казненных с 6 июля по 3 августа, были помещены в монастырь, или скорее форт дель Кармине, куда их заточили.

Фискальный прокурор Гвидобальди отправился туда, осмотрел помещение и велел привести его в порядок.

Надо было укрепить замки, запоры и ввинченные в пол « кольца, убедиться, что все достаточно прочно и надежно.

Потом прокурор решил разом покончить с двумя делами и послал за палачом.

Во время нашего пребывания в Неаполе мы с каким-то благоговейным чувством посетили эту часовню, где все осталось в прежнем виде, только была убрана картина, висевшая над большим алтарем.

Часовня сооружена посредине тюрьмы. Чтобы попасть туда, надо пройти через три или четыре зарешеченные двери.

Собственно в часовню, то есть в помещение, где стоит алтарь, поднимаешься по двум ступеням.

Свет туда проникает через низкое окно, пробитое на уровне пола и забранное двойной решеткой.

Из этой комнаты по четырем-пяти ступенькам спускаешься в другую.

Именно здесь осужденные проводили последние сутки своей жизни.

Ввинченные в пол большие железные кольца указывают места, где лежали на тюфяках узники в последнюю бессонную ночь. К кольцам были прикованы их цепи.

На одной стене с тех времен и по сей день сохранилась большая фреска, изображающая распятого Иисуса Христа и коленопреклоненную у его ног Марию.

Позади этой камеры расположена сообщающаяся с нею маленькая комната с особым входом.

В эту комнату, через этот особый вход, впускали белых кающихся, которые брали на себя заботу сопровождать осужденных, ободрять и поддерживать их в смертный час.

В этом братстве, члены которого называются bianchi, состоят духовные и светские лица. Духовники выслушивают исповеди, дают отпущение грехов и причастие — словом, делают все, кроме соборования.

Ведь соборование предназначено для больных, а осужденные на казнь не больны, им суждено погибнуть от несчастного случая, так что соборование, которое есть не что иное, как освящение агонии, им не положено.

Войдя в эту комнату, где они облачаются в длинное белое одеяние, снискавшее им прозвище bianchi, кающиеся уже более не расстаются с осужденным до тех пор, пока тело его не будет опущено в могилу.

Они держатся возле несчастного весь промежуток времени, отделяющий тюрьму от эшафота. На эшафоте они кладут руку ему на плечо — жест, означающий, что он может излить им свою душу, и палач не имеет права прикоснуться к смертнику до тех пор, пока bianchi не уберет руку и не произнесет: «Этот человек принадлежит тебе».

Вот к этому-то последнему этапу на скорбном пути приговоренных к смерти и привел пристав маэстро Донато.

Палач вошел в Викариа, поднялся по лестнице слева, ведущей в тюрьму, миновал длинный коридор с камерами по обеим сторонам, отворил одну за другой две решетчатые двери, взошел по еще одной лестнице, толкнул еще одну решетку и оказался у дверей часовни.

Он ступил на порог. Первая комната, та, где стоял алтарь, была пуста. Палач вошел во вторую и увидел фискального прокурора Гвидобальди, под наблюдением которого укрепляли дверь в комнату bianchi, навешивали на нее два засова и три замка.

Маэстро Донато остановился на нижней ступеньке, почтительно ожидая, пока фискальный прокурор соблаговолит заметить его и заговорить с ним.

Через минуту фискальный прокурор оглянулся, обнаружил того, за кем посылал, и произнес:

— А, это вы, маэстро Донато!

— К услугам вашего превосходительства, — отвечал палач.

— Знаете ли вы, что нам придется произвести немало казней?

— Знаю, — подтвердил маэстро Донато с гримасой, которая должна была сойти за улыбку.

— Вот я и желал бы заранее договориться с вами об оплате.

— Да это очень просто, ваша честь, — развязно отвечал маэстро Донато. — Я получаю шестьсот дукатов жалованья, а сверх того по десять дукатов наградных за каждую казнь.

— Очень просто! Черт побери, какой вы прыткий. А по-моему, это совсем не просто.