Сан Мариона

Ночное, скрытое во мраке ущелье осталось далеко внизу. Горели ладони, болезненно ныл в кровавых ссадинах живот. Из-под ног срывались камни и с глухим звуком падали вниз, ударяясь о выступы. Иногда Геро повисал на руках, подтягивался, вжимаясь в осыпающуюся щебенку, раздирая в кровь колени.

Вершина была уже близко, до нее оставалось не более десяти локтей. Но расселина кончилась. Дальше скала поднималась сплошной гладкой стеной. Наверху торчал камень, и нависала над бездной толстая нить тамариска. Правее чернела глубокая впадина. Но ни до ветки, ни до впадины не добраться: ветка слишком высоко, а вправо негде даже поставить ногу. Геро вытер липкой от крови ладонью пот, в отчаянии огляделся. Оставалось выбраться из расселины на последний выступ и, прыгнув вверх, уцепиться за камень. Когда он поднялся на крохотный выступ и прижался к скале, даже легкий порыв ветра мог бы сдуть его в чернеющую внизу бездну.

Геро медленно свел распластанные руки вверх. От кончиков пальцев до камня было не более двух локтей. Он присел, отклонился от скалы, прыгнул и смог, ухватившись за камень, подтянуться. И тут он увидел на каменистой площадке вершины в бледном предутреннем свете огромное лохматое существо.

28. ТЫСЯЧНИК, ВОИНЫ И ПЕВЕЦ

Урсулларх многих тысячников, даже темников считал ниже себя и только очень немногих - равными. К Турксанфу он тоже относился как к ровне, ибо вождь берсил рода Хазар не уступал в знатности вождю рода Ашинов, пусть даже и ставшему каганом Хазарии. Поэтому Урсулларх, выходя из шатра, едва наклонил голову и, выпрямившись, заметил устремленный на него тяжелый взгляд Турксанфа, который всегда все замечал. Но берсил только хмыкнул, гордо напрягая могучие мышцы рук и груди и ощущая их каменную тяжесть ему ли в расцвете сил и не знающему страха бояться взгляда; ему ли, победителю многих сражений, трепетать перед косолапым Турксанфом! И когда Урсулларх грузно вышел из шатра, когда ему в ноздри из темноты ударил сладкий полынный ветер, смешанный с запахом дыма костров, лошадиного навоза, пота, жареного мяса, он гордо подумал, что предстань сейчас перед ним тысяча оборотней-дэвов, хоть все войско албан, он бросится на них. Сила и отвага переполняли грудь вождя берсил. И он в избытке веселого бешенства громовым голосом проревел в темноту ночи:

- Коня Урсулларху!

Второе кольцо "неукротимых" освещалось дымными факелами, горевшими на коротких шестах. Там сверкала броня доспехов, на лезвиях мечей дрожали отблески факелов, ложились на землю тени огромных неподвижных фигур. А за кольцом охраны, невидимые от шатра, возле коновязи, топтались, взвизгивали, фыркали кони. Услышав голос хозяина, заржал вороной жеребец. И спустя короткое время к шатру наметом прискакал берсил-толмач, с вороным на поводу.

Раздувая ноздри от избытка сил, Урсулларх медленно ехал мимо костров, и сладкий ветер, пролетавший над становищем, кружил ему голову. Урсулларха узнавали издали, перед ним поспешно расступались: его ярость превосходила бешенство неукротимых, пьянеющих от битв и запаха крови, поэтому его боялись. Багровел чудовищный шрам, рассекавший его лицо. Вождь всматривался в людей, по-бычьи поводя налитыми кровью глазами, и воины склоняли головы, опускали глаза перед бешеным взглядом, ибо жестокость этого человека не знала предела.

И в это же время брел меж костров с шуазом в руках прославленный Суграй. Его приветливо окликали, звали присесть, отведать пищу, угоститься свежим кумысом, а он шел, скользя отсутствующим взглядом по лицам, рассеянно улыбаясь, не слыша зова. Он так бы и прошел все становище, но навстречу ему возле одного из костров поднялся воин. Подойдя к певцу, он молча взял его за руку. Возле одинокого костра на расстеленной кошме сидели еще трое воинов, все они были пожилыми. За их спинами чернели кусты тамариска, а возле кустов желтели в свете пламени невытоптанные крупные ромашки.

- Суграй прошел бы мимо и не заметил, - сказал тот, кто привел певца. - Арр-ха, всем хочется слушать его песни, но некому позаботиться о его ночлеге! - И, обратившись к певцу, ворчливо спросил: - Куда же ты направлялся, несчастный?

- Я не знаю, - рассеянно отозвался тот, присаживаясь на корточки возле жаркого пламени.

- Но шел ты к морю? - возразил один из сидящих, темнолицый, седой, грузный старик.

- Я шел туда, где, как мне казалось, я смогу стать свободным, но не знал, что направлялся в сторону моря... - виновато ответил Суграй, задумчиво глядя на костер. - Знаешь, Зурган, иногда мной овладевает странное предчувствие, что я скоро растворюсь в необъятности мира...