Санаторий Арктур

Страсть вытеснила собою все, а потом исчезла сама, и они, точно обманутые ею, услышали продолжавшуюся вокруг них жизнь: на крыльце стучали лыжами, в холле вежливо пробили часы, вдруг заговорили и весело затопали в коридоре. Он поцеловал ее в висок, туда, где под тонким пушком чуть бился пульс. Она казалась ему очень растроганной, и ему хотелось быть нежным.

— Глоток чинцано, да? — спросил он, поднявшись и развертывая бутылку.

— Нет.

Штопора не было, он протолкнул пробку в горлышко карандашом, налил в толстый граненый стакан.

— Как удивительно, что это не случилось раньше, — сказала она.

Она подвинулась к стене, куда ударил через окно угольник солнца, ее смятые волосы вспыхнули, по приоткрытым зубам скользнули яркие точки отражений.

— Но кажется — это было всегда, — возразила она себе.

— В мыслях, — сказал он.

— Во сне. А сейчас наяву; ведь наяву, правда?

Она потянулась к нему.

— Как я ужасно боялась, когда тебе было плохо.

— Я помню. Но разве мне было так плохо?

— Ужасно. Я по ночам плакала.

Она обняла его и нагнула к себе.

— Я так плакала! Но теперь я знаю — ты не умрешь.

— Нет, — улыбнулся он, — никогда.

— Не издевайся. Для меня никогда. Скажи, как ты думаешь, что будет дальше?

— Будет хорошо.

— Но что, что?

— Не знаю. Давай не станем гадать.

— Конечно, не будем гадать. Но как ты себе представляешь?

— Это же и есть гаданье.

— Но как же так? Ведь ты меня…

Он не дал ей докончить и поцеловал ее опять…

Когда они шли к поезду, садилось солнце, расставание с ним гор было благоговейно-тихо, в розовой краске снегов потухала грусть. Левшин и Гофман попрощались, говоря глазами то, что им мешали сделать наступавшие на поезд, как копьеносцы, лыжники.

— Здесь — другой мир. не то что Арктур, — сказала она, — я была с тобой в другом мире.

— Мы забыли Арктур.

— Кланяться ему?

— Да. Поклон Инге.

— Инге? — громко спросила она, оборачиваясь с приступка вагона.

— Ерунда, — воскликнул он, — совсем позабыл! До чего глупо?

Они помахали друг другу руками. Он заметил, как потемнело ее лицо. И в тот же момент он с ясностью вспомнил, как уезжал из Арктура — не попрощавшись с Ингой, потихоньку заперев свою комнату. Он почувствовал, что кровь прилила к щекам, и зашагал прочь, стараясь подавить смущение перед самим собою.

12

С тех пор как началось падение — как продан был «роллс-ройс» и куплен маленький автомобиль, а потом продан и маленький; как были уволены излишние служащие; как кредиторы, объявив себя хозяевами Арктура, впервые бесстыдно вывернули карманы доктора Клебе, — с тех пор не выпадало дня, более трудного по переживаниям, чем второй день пасхи.

Штум явился поутру не с обычным визитом доктора, а затем, чтобы поздравить своих больных с праздником: он придавал большую цену такому нелекарскому общению с пациентами, у которых праздники от буден отличались только бисквитом вместо булочки к послеобеденному кофе.

Он зашел к доктору Клебе и узнал, что Левшин живет в Альп-Грюме, а Инга собралась к отъезду вниз. Он смотрел па пол, засунув руки в брючные карманы, и говорил упрямо, с ретийским акцентом крестьянина.

— Вы не должны были отпускать Левшина без моего согласия.

— Но, господин доктор! Я был бы счастлив, если бы пациенты жили у меня вечно!

— Это для них совершенно излишне, господин доктор.

— Но для меня…

— Я приглашен сюда лечащим врачом.

— Я понимаю вас. Левшин сказал, что вернется в Арктур, как только уедет фрейлейн Кречмар.

— Я, вероятно, не улавливаю здесь какой-то зависимости, — глухо сказал Штум и постучал ногою по полу.

— Ну, вот именно, — оживился Клебе, — приходится выбирать: вместе они оставаться не могут.

— Так, так. Тогда кому-нибудь падо переехать в другой санаторий.

— Я не гожусь в святые: нельзя требовать от меня, чтобы я думал о других санаториях.

— По о больных?

— Я же и говорю о больных! Разве мне может доставить удовольствие отъезд нашей милой фрейлейн Кречмар?

— Она не уедет без моего разрешения.

— Она хотела с вами говорить.

— А я хотел бы о намерениях моих больных узнавать заранее.

— В конце концов я тоже больной, господин доктор, — измученно выдохнул Клебе, отбегая к балконной двери.

— Вы — больной, однако не пациент. Вы сделали неправильное употребление из санатория: вы его содержите, вместо того чтобы в нем лежать. Это порочный метод лечения.

— Это метод существования, господин доктор, — задыхаясь, прошептал Клебе.

— Метод самоубийства в наше время, — сказал Штум.

— Может быть, может быть! Виновато наше время, а не я. В данном случае не все безнадежно: Левшин возвратится, а нашу милую фрейлейн вы, господин доктор, конечно, убедите лечиться.

— Лечиться от чего? — буркнул Штум. — Попробую пойду.

Около лаборатории ему встретилась доктор Гофман. Взяв за локоть, он повел ее к лифту, и она улыбалась его приятной, грубовато-ласковой неуклюжести.

— Ну, как наш Левшин? Клебе говорит — вы ездили к нему.

— О, так еще он себя никогда не чувствовал! — краснея, сказала она.

— В чем же это выражается? — как на консилиуме, спросил Штум.

— Ну, он очень… он вообще…