Санаторий Арктур

Инга выговорила это одним духом, без остановок, и только на последнем слове, как на грани, к которой рвалась, обрезала речь почти вскриком. Впечатление, произведенное этим словом на Гофман, подхлестнуло ее к новому удару:

— Да, все лгут. И доктор Клебе. И вы!

Она испытала пьянящее торжество при виде растерянности фрейлейн доктор, беспомощно закрывшей лицо руками. Она трепетала от радости, у нее шумел в голове приток восхищающих сил, каких она в себе никогда не подозревала, и уже озорно, войдя во вкус, она ударила еще раз:

— Вы — лгунья!

Гофман открыла лицо. Она была бледна, нижняя губа по-детски дрожала, растрепались и жалко повисли на лоб легкие прядки волос.

— И уезжайте. Скатертью дорога. Лучше для всех, — сказала она, набирая воздух после каждого слова, и тяжело ноша а к выходу.

Распахивая дверь, она толкнула ею майора, собравшегося постучать, но не остановилась и даже не могла ответить на его готовное приветствие.

Инга бросилась к нему навстречу.

— Милый, милый майор! Как же случилось, что мы покидаем Арктур в один день?

Он стоял на пороге, неловко озирая себя — в извинение не вполне годной для визитов одежды: он был в глубоких ботах, в шубе, шерстяной шарф вылезал из-под воротника, шапка торчала под мышкой, он держал в одной руке патефон, в другой — зонт и черные очки.

— Какая жалость, что мы едем в разных поездах, — не переставая говорила Инга. — Как хорошо, что вы решились двинуться вниз! Вы не боитесь, нет? Я не боюсь ни капельки. Это все выдумки докторов. Довольно, довольно докторов! Вы знаете что? Знаете что?

Она вытащила у него из рук все вещи и потянула его в комнату. Он неповоротливо повиновался. С умилением он глядел на нее, и ему казалось, что вот-вот наконец он спросит, рассердилась ли она в тот раз, когда он так близко нагнулся к ее лицу и она толкнула его. Ведь больше никогда не случалось захватывающего дыхание разговора, как в тот раз, и что же этому было виною — тогдашний ли дерзкий порыв или, может быть, — о боже! — проклятая вечная робость?

— Знаете что, — твердила Инга, — там, в Локарно (вы ведь едете в Локарно?), так вот, там, под пальмами (там ведь, правда, пальмы?), достаньте свою записную книжечку и сосчитайте, сколько дней, часов и минут вы пролежали в Давосе на балконе, и сколько ампул кальция вам влили в мышцы, и сколько раз вы сыграли в Арктуре на рояле до-ре-ми-фа-соль, и потом запечатайте свою книжечку сургучом и начните новую, совсем новую жизнь! Хорошо? Хорошо?

Она не давала ему произнести ни звука, а он любовался ею и видел, что нет, не спросит ее, никогда не спросит, рассердилась ли она в тот раз, или — о! — неужели то была лишь женская увертка?

И вот он подержал, сжимая, ее тонкие руки, и она опять вооружила его зонтом, патефоном и очками.

— Ступайте, ступайте! И никогда, никогда не возвращайтесь назад!

Она вывела его в коридор и, когда он стал спускаться по лестнице, положила ему сзади на плечи руки. С ощущением этой ласки майор вытер мокрые глаза и надел очки.

Снег все летел и летел. Вязкий покров его лежал на дорожке. Дверь была залеплена хлопьями, стекла умывались слезами.

Первым вышел наружу майор и широко растворил дверь Карлу, нагруженному кладью: портплед, баул, связка разных тростей через плечо, два больших чемодана в руках. Доктор Клебе, в халатике, остановился на пороге. Надо было прощаться.

— Не очень удачный день для отъезда, — сказал доктор.

Майор раскрыл зонт и стоял неподвижно, в молчании.

— Я надеюсь, вам не повредит эта чертова слякоть, — сказал доктор.

Майор не отвечал. Хлопья испятнали его, вокруг бот на дорожке образовались вытаины, с зонта начало капать.

— Можно идти, господин майор? А то нас придется откапывать лопатой, — улыбнулся Карл.

Майор бессильно тряхнул рукой, точно хотел сказать: все пропало!

— Будьте здоровы, господин доктор, — грустно произнес он.

— Счастливый путь, господин манор.

Они простились, и майор двинулся следом за Карлом. Когда они сделали шагов десять, раздался женский голос:

— До свиданья, милый майор, до свиданья там, внизу!

Майор оборотился. С балкона махала ему платочком Инга, и сквозь толчею снегопада только и проглядывалось это мелькание руки с платочком. Он поднял насколько мог высоко зонт и потом опустил его до земли и увидел, как платочек, в ответ на его салют, замелькал часто-часто.

Доктор Клебе не мог вынести этой сцены, вдруг почувствовав, что его знобит. Он побежал к себе и уже где-то в коридоре расслышал, как наглухо захлопнулась брошенная парадная дверь…

К обеду, из-за праздника, в столовой появились гости. Так как Инга уезжала, ей тоже накрыли столик, и она с удовольствием оглядывалась, рассматривая знакомые и неизвестные лица.