Санаторий Арктур

— Ну конечно! Я тоже всегда говорил, что костный туберкулез нигде так чудесно не излечивается, как в Давосе! И потом, ведь это самые благодарные пациенты — с туберкулезом костей: они лежат с утра до ночи не вставая, и лежат год, два… Я совершенно солидаризуюсь с докладчиком!

А что касалось доктора Штума, признавшего доклад лишь интересным, то Клебе пожал плечами. Доктор Штум любил оригинальничать. О курортных врачах, например, он сказал, что это — копилки в пиджаках и черных шляпах. Недаром после доклада коллеги поторопились распрощаться с ним, и, как всегда, он остался один.

Он остался один. Шел к концу тот последний час вечера, который долеживали на балконах свыкшиеся с горным воздухом больные. Было тихо, всходила полная луна, звенел под ногами снег. Его сверкание было необычайно: далеко по дороге, в открытых дворах и альпийских садиках горела россыпь сияющих кристаллов. Доктор Штум нагнулся над — сугробом. Выпавшая с утра легчайшая пороша лежала в неприкосновенной чистоте. Огромные — в ноготь — снежинки отражали беглый вспыхивающий блеск. Штум брал их на ладонь, — секунду они мерцали, потом гасли, чудесный узор их мигом пропадал. Штум вытер мокрую ладонь, снял шляпу. Опять зазвенел под ногами утоптанный снег.

Взбираясь к себе вверх, Штум оглянулся на город, тянувшийся полосою в долине. Разбросанные по склону дома в полном согласии были обращены на юг квадратами балконов, которые светились оранжево-желтыми огнями, и по сочетаниям этих квадратов Штум угадывал в полутьме знакомые санатории. Его глаза нашли Арктур.

Он тотчас вспомнил новую пациентку, осмотренную поутру. Едва он вынул из ушей трубки фонендоскопа и памятью продолжал еще слышать тона вдохов и выдохов, он неожиданно увидел в пациентке сходство со своей женою — со своей умершею женою — в том, как скользнул острый локоть девушки под узенькую лямку вздернутой сорочки, как в тот же миг обернулась к нему голова и пытливый взлет брови спросил: к чему пойдет разговор — к хорошему или плохому? Как потом в простодушном вопросе — ничего особенного, господин доктор? — было показано совершенное пренебрежение какой-нибудь опасностью и как готовно он, Штум, уступил скрытой этим пренебрежением просьбе: отнестись к вещам с юмором, — словно опять просила жена о том же, об одном и том же: не напоминай, не говори о болезни.

Он сказал:

— Давайте чиниться, фрейлейн Кречмар, — и, улыбаясь, протянул ей руку. — Посмотрим, как вы будете себя вести. Полежите. Я вас скоро навещу.

Она с удовольствием, немного на мужской лад, пожала ему руку, тряхнула спутанными от раздеванья волосами и вышла быстро.

Штум сказал ассистентам:

— Достаточно ясно.

Они слушали ее сразу втроем: Штум начал с груди, Клебе — с правой лопатки, Гофман — с левой, и обходили ее кругом, последовательно сменяя друг друга на каждом поле торакса, так что первым обошел полный круг Штум, за ним Клебе, за ним, с поспешностью, фрейлейн доктор.

Штум еще раз шагнул к экрану, зажег свет и посмотрел на рентгеновский снимок. Очертив пальцем расплывчатые белые пятна каверн, Штум сказал:

— Отличный снимок.

— Немного резок, — ответил Клебе.

Штум все еще видел жену.

Когда он понял, что спасти ее могут только крайние меры, он потребовал от нее согласия на операцию. Она сказала, что предпочитает пожить еще недолго, чем волочить изуродованное тело несколько скучных лет, и если он хочет, чтобы она немедленно ушла от него, то ему довольно заговорить еще только раз об операции. Он но говорил больше об операции, не говорил о болезни, даже тогда, когда жена уже не вставала, он лить облегчал ее муки, насколько был в силах. Она была все время слегка наркотизована повышенными дозами лекарств, которые даются для притупления чувствительности, так и умерев под наркозом. Штуму казалось, что он ускорил конец, но он был убежден, что не мог бы сберечь больше страданий, чем в этом случае с женой. Он винил себя в ее смерти. С тысячами больных он поступал по подсказке своего опыта, подчиняя себе их волю. Среди этих тысяч он и нашел ее — она была его пациенткой и перестала быть ею, сделавшись его женой. Такие «случаи», ее «случай», как он выражался, лежали тут же рядом, на балконах сана-тория, и Штум справлялся с ними почти без промаха. Ее «случай» оказался вне воздействия, перестал существовать как «случай». С момента неблагоприятного предсказания, сделанного им самим, он наблюдал во всех мелочах течение процесса. Но вместо того чтобы сломить ее счастливое, наивное, пренебрежительное легкомыслие, он покорялся ему. Она говорила:

— Ты мне возлюбленный, а вовсе не доктор медицины.