Sanctus

— На необозримое пространство раскинулся лагерь Изабеллы и Фердинанда Аррагонского под стенами Гранады…

— Господь земли и неба! — прервал рассказчика доктор. — Это начинается так, как будто в ближайшие дни и ночи не кончится. Я сижу здесь, а пациенты мои страдают. Я пошлю к черту ваши мавританские рассказы, я читал Гонзальво Кордуанского и слышал сегидильи Беттины, а теперь — баста! Все дальнейшее будет от лукавого!

Доктор поспешил к двери, капельмейстер же остался на месте и спокойно сказал:

— Я замечаю, что история времен войн мавров с Испанией — это та тема, на которую я давно уже хотел написать музыку: сражения, шум, романсы, шествия, кимвалы, хоралы, трубы и литавры, ах, литавры! Теперь мы с вами сошлись, рассказывайте же, любезнейший энтузиаст, кто знает, какое зерно заронит в мои чувства этот желанный рассказ и какие исполинские лилии из него вырастут.

— Ах, — отвечал энтузиаст, — для вас, капельмейстер, все сейчас же складывается в оперу, и от этого происходит то, что благоразумные люди, рассматривающие музыку как крепкую водку, которую пьют только время от времени, в маленьких дозах для укрепления желудка, часто принимают вас за сумасшедшего. Но рассказывать вам я буду, и вы смело можете, если придет охота, прибавить со своей стороны пару аккордов.

Пишущий эти строки чувствует необходимость прежде, чем он припишет этот рассказ энтузиасту, попросить тебя, благосклонный читатель, чтобы ты позволил ему ради краткости особенным образом обозначить аккорды, взятые капельмейстером. Итак, вместо того, чтобы писать: сказал тут капельмейстер, будет стоять просто: капельмейстер.

«На необозримое пространство раскинулся лагерь Изабеллы и Фердинанда Аррагонского под крепкими стенами Гранады. Напрасно ожидая помощи, отчаивался малодушный Боабдил[10] и, горько осмеиваемый народом, называвшим его «маленький король», находил минутное утешение только в кровавой жестокости к жертвам. Отчаяние и страх с каждым днем все больше и больше охватывали народ Гранады и воинов, и вместе с тем живее становились надежда на победу и жажда битвы в испанском лагере. Штурм был не нужен, Фердинанд довольствовался тем, что обстреливал стены и отбивал вылазки осажденных. Эти маленькие битвы больше походили на веселые турниры, чем на настоящие сражения, и даже павшие в бою поднимали дух испанского войска, возвеличенные всем великолепием церковного культа, как сияющей славой мученичества. Как только вступила в лагерь Изабелла, она велела воздвигнуть посредине высокое деревянное здание с башнями, на которых развевались знамена с красными крестами. Внутри все было устроено, как в монастыре и церкви, бенедиктинские монахини жили там, совершая ежедневную службу. Королева в сопровождении своей свиты и рыцарей каждое утро приходила слушать мессу, которую служил ее духовник, поддерживаемый пением хора монахинь. Однажды Изабелла заметила голос, выделявшийся необычайной звонкостью в хоре остальных голосов. Звучание его напоминало победные трели соловья, этого царя лесов, который господствует над ликующим родом пернатых. Но произношение слов было чуждым, и странная, своеобразная манера пения указывала на то, что певица еще не привыкла к церковному стилю и, может быть, далее в первый раз поет во время службы. Изабелла с удивлением посмотрела по сторонам и убедилась, что ее свита испытывает такие же чувства. Когда же королеве попался на глаза храбрый полководец Агуиляр, тоже принадлежавший к ее свите, у нее возникло подозрение, что здесь кроется какое-то необыкновенное приключение. Стоя на коленях и сложив руки, Агуиляр не сводил глаз с решетки, за которой находился хор, и мрачный взгляд его горел страстной тоскою.

Как только кончилась месса, Изабелла пошла в комнаты настоятельницы донны Марии и спросила о чужеземной певице.