Но следующей страницы не было, ее вырвали. Интересно, почему скандал в богатой индийской семье привлек внимание настоятеля англиканской церкви, посчитавшего необходимым оставить о нем запись. Я полистала страницы в надежде, что вырванный лист все же найдется, но его не было.
Я посмотрела на деревянные манки на каминной полке. Англичане не заметили бы никакого скандала в индийской семье, если бы в нем не был замешан кто-то из них. Конечно, британцы нередко брали в любовницы местных женщин, но после 1830-го, когда в страну массово хлынули миссионеры, межрасовые связи подверглись такому же осуждению, как гаремы и языческие идолы, и запись о них в церковной книге выглядела совершенно неуместной.
Связь же между мужчиной-индусом и англичанкой… да, это был бы уже не скандал, а нечто большее. Нет, такое представлялось невозможным. Мужчину бы просто линчевали, если бы он, конечно, дожил до веревки. Даже в двадцатом веке, когда некая англичанка в Пенджабе сообщила, что к ней на улице приставал индус, губернатор распорядился, чтобы все индийцы, пользующиеся этой улицей, проползали по ней на четвереньках.
Сама мысль том, что между англичанкой Викторианской эпохи и мужчиной-индусом могут быть какие-то отношения, представлялась невероятной. Но что же такое случилось в индийской семье, если запись об этом сначала появилась в церковной книге, а потом была бесцеремонно оттуда удалена?
Книга заканчивалась на декабре 1857-го, и времени у меня уже не оставалось. Вернув фолиант на место, я задержалась у полки со старыми семейными Библиями и провела ладонью по потрескавшимся кожаным корешкам с выбитыми золотом фамилиями: Чилтон, Брейтуэйт, Марлоу и — да! — Уинфилд.
Я сняла Библию, раскрыла, и из нее выпорхнул и упал к моим ногам сложенный листок. Я подняла его, и в тот же миг звон церковного колокола отсчитал еще один час. Билли, наверно, уже поглядывает на стрелки часов, согласно которым мне следовало быть дома. И Хабиб в кухне мается у двери. Я пробежала глазами по верхней строчке.
Дневник? Я потрясла Библию, и из нее вылетели, подхваченные сквозняком, другие листки. Я наклонилась, торопливо собирая нежданный урожай, сгорая от желания прочитать их сейчас же, на месте, но мне пора было домой. За дверью вроде бы раздались шаги. Я оглянулась и поспешно сунула листки в сумку. Терзаемая сознанием вины, слыша в ушах осуждающее «воровка», я покаянно пробормотала «прочитаю и верну», захлопнула сумочку и поставила на полку Библию. Поправив волосы — мне почему-то пришло в голову, что они растрепались, — я открыла дверь и выскользнула из ректорской, не встретив, к счастью, замечательного отца Локка. Сумочка распухла от незаконной добычи, и у меня, боюсь, недостало бы сил посмотреть ему в глаза.
Я села в двуколку. На Карт-роуд мы проехали мимо взорвавшейся машины. Теперь от автомобиля осталась только обожженная, дымящаяся груда обломков. Никаких бамбуковых палок видно не было, как не осталось и следов крови, затоптанных ногами, стертых колесами, занесенных пылью и грязью. Со временем уберут и мусор, и тогда о случившемся уже ничто не будет напоминать. Корова неподалеку безмятежно тыкалась мордой в кучку отбросов. Поразительно, как такие происшествия не оставляют следа. В Индии пролились океаны крови, но единственным свидетельством этого остались записи в церковных книгах. Что-то во всем этом было неправильно, но в тот момент я тоже хотела лишь одного — забыть.
Глава 19