Сандаловое дерево

Миссис Уинфилд терпеть не могла дерзость, и Адела не нарушала установленные правила. Но теперь перед ней стояла девочка с дерзкими глазами, девочка, приехавшая с далекого, сказочного Востока, чтобы оживить, а то и взбаламутить размеренное, унылое существование. Открывавшиеся перспективы выглядели восхитительно-пугающими. Затаив дыхание, Адела смотрела, как чудесная девочка соскакивает с подножки кареты и, подбоченясь, словно хозяйка, разглядывает свой новый дом, как стягивает капор и лицо будто тонет в водопаде медово-золотистых волос. Когда же Адела наконец оправилась и пришла в себя, воздух был уже другим, зеленая лужайка и голубое небо как будто расплылись, а сама она ощутила первый прилив того невыразимо сладкого и мучительного желания, что не оставляло ее до конца жизни.

Единственные дети равнодушных, отстранившихся родителей, девочки нашли утешение друг в друге. Дружба их выкристаллизовалась в тот день, когда они скакали по коридору второго этажа и Фелисити пела старую индусскую колыбельную. Неслышно подошедшая сзади миссис Уинфилд схватила ее за руку:

— Во-первых, в доме не прыгают. А во-вторых, я не позволю, чтобы в моем доме распевали какие-то дикарские джинглы.

Адела, знавшая это выражение и тон своей матери, замерла на месте; Фелисити же просто сказала:

— Моя айя не дикарка.

Миссис Уинфилд нахмурилась:

— Ты смеешь возражать?

— Ну да, раз вы не правы.

Грубо схватив девочку, миссис Уинфилд подтащила ее к перилам и наклонила так, чтобы та увидела пустой высокий пролет.

— Вы больше не будете возражать мне, юная леди. Вы будете держать язычок за зубами, а иначе я отправлю вас вот отсюда прямиком вниз. — Она так резко дернула Фелисити, что у Аделы похолодело в животе.

Однажды миссис Уинфилд уже сажала ее саму на эту балюстраду, и каждый раз, когда у Аделы возникало желание поспорить с матерью, она вспоминала, какой испытала ужас, глядя на сбегающие вниз ступеньки лестницы, на далекий каменный пол внизу, вспоминая тошнотворное ощущение в животе и как целый час дрожала потом от страха. Лишь много позже, уже став взрослой, Адела в полной мере поняла, что угроза была всего лишь частью тактики запугивания, а срабатывала потому, что она до смерти боялась матери.

Но Фелисити не испугалась и, глядя миссис Уинфилд в глаза, сказала:

— Ничего вы не сделаете. Потому что это будет убийство, и вас тогда повесят. — С этими словами она гордо вскинула подбородок.

Рот у хозяйки сам собой открылся и застыл в форме идеального круга, а Фелисити легко соскользнула с перил. Миссис Уинфилд шагнула было к ней, но девочка не стала убегать, и опекунша в нерешительности остановилась.

— Ах ты нахалка… — Какое-то время они смотрели друг на друга, и женщина первой отвела глаза. Потом еще раз тряхнула Фелисити за плечи, повернулась и ушла, бормоча под нос: — Совсем не думает, что делает. Испорченная девчонка.

Потрясенная, Адела смотрела матери в спину. Никогда прежде она не видела, чтобы кто-то взял над ней верх. Это не удавалось даже отцу. И вот девочка из Индии совершила чудо. С этого момента ее отношение к Фелисити окрасилось еще и благоговением.

Как Адела восхищалась живостью и бойкостью Фелисити, так и Фелисити ценила увлеченность Аделы Индией. Никто другой не слушал с таким интересом ее рассказы о Ясмин, чате с гуавой и мальчиках, которые ходили за ними с веерами из хвостов яков, чтобы отгонять мух.

— Индия — это как «Тысяча и одна ночь», — вздохнула как-то Адела.

— Как что?

— Шахерезада, глупая! Ну ты ж знаешь.

Но Фелисити не знала, и Адела поспешила восполнить пробел. Любовь дочери к литературе была еще одним разочарованием для ее матери. «Будешь продолжать в том же духе, и все закончится тем, что никто и замуж не возьмет», — предупреждала миссис Уинфилд, но ради хорошей книги Адела могла ослушаться даже матери. Фелисити рассказывала о красочных индийских праздниках, ярких и шумных базарах и славящихся мягкосердием нянях, балующих детей бесконечными угощениями и тискающих их каждый раз, когда рядом нет мемсаиб. Адела же читала подруге «Короля Золотой реки» и сказки Ханса Кристиана Андерсена.

— Ты такая умная, — сказала однажды Фелисити.

Адела пожала плечами:

— Я просто много читаю, а твои рассказы настоящие.

Всю весну и лето, пока миссис Уинфилд ухаживала за своими розами, девочки обменивались историями и понемножку обживались в мире друг дружки. Адела записывала рассказы подруги, а Фелисити рисовала Ясмин и четырех носильщиков, несущих паланкин под плотным занавесом, ограждающим от хаоса Калькутты. Адела никогда не принадлежала миру своей матери, а Фелисити не чувствовала себя ни англичанкой, ни индианкой, — теперь у каждой появилась подруга.

В сентябре девочек послали в Сент-Этель, элитную школу-интернат из нескольких зданий в тюдоровском стиле, с куполами и башенками, ухоженной лужайкой и вековыми деревьями. За Аделу, по договоренности с Уинфилдами, заплатили Чэдуики. Вверяя дочерей на милость Сент-Этель, родители полагали, что девочки будут носить накрахмаленные передники и обучаться верховой езде, шитью, счету, чтению и каллиграфии.