Сандаловое дерево

В тот день мной овладела неодолимая тяга к чистоте. Я достала из корзины грязную одежду, налила горячую воду в ванну и засыпала стиральный порошок. Потом убрала назад волосы, перевязала их косынкой, как какая-нибудь служанка-рабыня, встала на холодные кафельные плиты и склонилась над стиральной доской. Стирка — дело тяжелое, и в ванной от горячего пара было жарко и душно, как в джунглях. Я потела и терла, сбивая в кровь костяшки пальцев. Вот тебе! За то, что меня отверг муж. На, еще! За Билли и Спайка. Получи! За все эти вонючие войны. Я трепала его рубашки, колотила его штаны, колошматила свои блузки и лупила детские пижамы.

— Арей Рам! — Рашми застыла в дверях, прижав ладошки к щекам.

— Все в порядке. — Я утерла рукавом лицо.

— Нееет! — Она метнулась ко мне и упала на колени: — У мадам кровь!

Я и впрямь перестаралась, со стертых суставов свисали лоскутки кожи, и мыльная вода порозовела от крови. На зажатой в кулаке блузке темнели красные пятна.

Рашми вырвала ее у меня, а когда я, подгоняемая воинственным пылом, схватила другую, решительно взяла за руки и внимательно посмотрела мне в лицо:

— Билли о’кей. Сто процентов.

— Знаю. — Я бессильно улыбнулась, и Рашми обняла меня. Она так и не поняла, в чем дело, но это было неважно. Я опустила голову ей на плечо.

Потом, когда я перевязала стертые пальцы, мы вынесли корзину с бельем во двор и развесили на веревке и кустах сушиться. Свежевыстиранное белье приятно пахло карболовым мылом. Я встряхнула желтую рубашку Билли, и она захлопала на веревке, как молитвенный флажок. Билли сидел на ступеньках и смотрел куда-то вдаль.

И я, и Рашми, мы обе знали, что он совсем не на сто процентов о’кей. Оставшись без Спайка, он слонялся бесцельно по дому, и от его тихих шагов у меня разрывалось сердце. Когда мы пытались втянуть его в какую-нибудь игру, он играл. Когда я говорила, что ему надо поесть, он ел. Вечером, перед сном, он молча шел в ванную, а потом отправлялся в постель. Я строила крепости из кубиков — он молча наблюдал. Я читала басни Эзопа — он терпеливо слушал. Я возила его по участку в машинке — он ложился на подушку и засыпал. Мой сын стал маленьким Ганди, побеждавшим меня своим несопротивлением, и если Британская империя не сумела одолеть такого противника, то что могла сделать я?

Развешивая с Рашми белье на кустах мимозы, я вспомнила целительную магию, какую творил для меня отец. Я вернулась в дом и, порывшись в шкафу, отыскала коробку с моими черными туфельками-лодочками, которые купила из-за высоких, сексуальных каблучков и кожаного бантика. Ходить в них по грязным дорогам Масурлы и разбитым ступеням Симлы было невозможно — я бы ковыляла, как китаянка с перевязанными ступнями. Ни разу не надеванные, они так и лежали в альмире. Я выложила их из коробки, взяла цветные мелки и нарисовала на крышке радугу. Потом поставила крышку под почти прямым углом и бросила в коробку пригоршню блестящих медных пайсов — вуаля, ловушка для лепрекона готова.

Отец сделал это для меня после смерти мамы. Сказал, что какой-нибудь жадный лепрекон обязательно спустится по радуге, привлеченный золотом, и уже не сможет забраться обратно. Лепреконы ведь маленькие, не больше розового пальчика Билли. Отец сказал, что после того, как я поймаю своего лепрекона, мне надо будет накрыть коробку крышкой, и проказник будет жить да поживать, предовольный, на своем сокровище. Целый месяц я ежедневно проверяла свою ловушку, пока мне это не надоело, и тогда она исчезла. Но свое дело коробка сделала, на месяц приблизив меня к исцелению.

Я показала Билли ловушку.

— Настоящий лепрекон? — спросил он.

— Ну, обещать ничего не могу. Лепреконов в Индии не очень-то много, как и в Чикаго, но попытаться можно.

Он кивнул, серьезно, как маленький печальный мудрец:

— Ладно.

Я пристроила коробку на тумбочку, рядом с дикой туберозой.

— Никакого мало-мальски приличного лепрекона радугой в дом не заманишь.

Я рассчитывала разве что на парочку жуков, может быть, ящерицу — что угодно, лишь бы отвлечь его, — но на следующий день Билли вошел в комнату с коробкой под мышкой:

— Поймал!

— Что?

— Поймал лепрекона.

— Правда? — Что еще за чертовщина? — А посмотреть можно?

— Неее. Он стесняется. — Билли убежал к себе и закрыл дверь.

Радоваться или огорчаться? Я не знала, что думать, и в конце концов решила, что воображаемый лепрекон ничем не хуже игрушечного песика, но лепрекон оказался далеко не обычным, ручным дружком. Билли таскал коробку повсюду, не расставаясь с ней ни на минуту, то и дело приподнимал уголок крышки и шептал что-то с хитроватой улыбкой, как будто они с лепреконом замышляли нечто зловещее. Каждый раз, когда я смотрела на него, он замирал на месте с невинным видом, но стоило мне отвернуться, как тотчас же склонялся над коробкой.

— Ты же знаешь, что лепреконы хорошие, да? — спросила я как-то.

— Угу.

— Лепрекон шалить не станет.

— Угу.